Потом помолчал и продолжил негромко:
- Ты это… Иван! С Варей держи ушко востро! Она баба умная, тоже может попробовать тебя облапошить. Да что там может попробовать? Она точно так сделает! Не ошибись. У меня же нет того, чем она может тебя прельстить, а она – умеет, да! – как-то сально у него получилось это…
А Варя на сцене была – хороша! Похоже она приняла то, что он ей советовал, да еще и сама подумала. Вот и выдала – ух! От ее исполнения песен даже Мироныч стал своей больной ногой притопывать, да и Яков плечом подергивал – «хороша, стерьвь!».
Мироныч подошел к нему и придержав за локоть скзал:
- Ты это, паря… смотри – девка-то – огонь! Такие ух как умеют парням головы глумить! И не думай, что ежели ты ее целовал, да за задницу тискал – что все, твоя она! Хрен там! Такую попробуй еще удержать в руках! Оно-то для баловства… такие девки – ох и хороши! А вот ежели что серьезное… то – не советую!
Окружающим людям, смотревшим на генеральную репетицию, солистка тоже очень понравилась. Ладная, в ситцевом простеньком сарафане чуть ниже колена, в простом светлом платке, наброшенном на плечи, она была – очень и очень хороша! А уж по канонам здешней и нынешней красоты – так и вообще, восходящая звезда Никольской эстрады! А уж как она в конце песни закружилась, да сарафанчик до середины бедра у нее поднялся – фурор, не иначе! И пела она – очень здорово! Косов не мог сказать – лучше или хуже, чем Толкунова или Герман. Наверное – по-другому, но тоже – здорово!
«Мда… похоже «динамо» - оно не то, что назревает! Оно уже вызрело, и хрен тебе Ваня, что достанется из этого местечкового великолепия! На концерте явно будут какие-то местные шишки, и Варя, очень на то похоже – упускать свой шанс не собирается! Вон как щечки-то горят, и глазки блестят! Видит же, как на нее реагирует народ, особенно мужская его часть!».
Улучив момент, он прижал ее за вешалкой, которую организовали в фойе, перед дверью в его каморку:
- Варя, Варя, Варя… Душа моя! А что же ты так забывчива? Позабыла мил-дружка Ванечку, а? А ведь мы, я думал, с тобой обо всем договорились? Или жизнь на этом кончилась, или тебе в будущем песни новые будут не нужны?
Эта лиса, улыбаясь, внимательно выслушала его слова, даже позволяя себя изрядно так потискать, а потом прошептала ему на ухо:
- Ну что ты, Ваня! Ну что ты надумываешь всякое на бедную девушку? Все я помню. Но сам же видишь – и не время, и не место! Людей же вокруг сколько? И где же мы с тобой миловаться будем? Не у всех же на виду, бесстыжий! Мы не помрем, вот прям завтра, что же – времени не найдем, да чтобы в уюте да хорошенечко так… близко познакомиться?
Увидев взгляд Ивана, направленный в сторону его каморки, засмеялась:
- Ну… может и вариант, конечно. Но не сейчас же? Ну все, все… пусти, а то не дай бог, кто увидит!
От ее слов, да такого горячего дыхания, да прямо в ушко… Иван размяк и выпустил Варю из своих похотливых и загребущих рук. Ух и стерва, тут Яков прав.
А Варя была права – вокруг много людей, и не все они занимались своим делом. Кое-кто и увидел, то, что видеть вовсе не стоило.
Когда он вышел покурить, и сел на крылечко, возле входа в свою каморку, из-за угла вышла Зина. По ее устремленности было понятно, что вовсе не прогуливалась она здесь случайно.
- Вот уж Ваня, не подумала бы, что ты такой кобель! И что ты там за вешалками с этой… прости господи… делал? Песенки разучивал? А ну-ка подвинься… дай девушка сядет, невежа.
Зина села рядом с ним на крыльцо. Эти ступеньки и так широкими было не назвать, и сидела она сейчас, прижавшись бедром к ноге Ивана.
- Зиночка! А пристало ли комсомолке – господа поминать? Разве это… не дурной тон для современной девушки?
Та отмахнулась:
- Да ладно! Понятно же, что это просто присказка такая! Так ты мне не ответил. Что ты там с этой… делал?
Иван «включил чекиста»:
- С какой целью интересуетесь, гражданочка?
- Вань! Ты тут дурака не включай, так же ты говоришь, да? Спросила – значит надо.
Иван задумался:
- А позволь спросить – кому это надо? Тебе… или… Кире?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Девушка рассмеялась, махнув в его сторону рукой:
- Что, несчастный влюбленный, не можешь успокоиться никак?
- Зин! Вот сейчас… сейчас я серьезно хочу тебя спросить… как умную, и э-э-э-э… не злую девушку, которой я плохого вроде бы не делал… А что… так заметно, ну… про Киру?
Она, как показалось, с жалостью на него посмотрела:
- А ты думаешь, что нет? Ты, Ванюша, и так-то… умным не выглядишь. Вон, хотя бы по этим, твоим шурам-мурам с Варькой этой – понятно. Ну… бывает. Мужчины, они вообще, как смазливое личико увидят, немного больными становятся. А если к этому личику и задница смачная прилагается, то болезнь резко начинает прогрессировать. Буквально – на глазах. Вот и ты – такой же! Она тебя вокруг пальца сейчас водить будет, дурачка этакого! Илью вон, в свое время, замотала. Потом, выгоду почуяв, к Калошину переметнулась. Но тот парень-жох, он свое не упустит, но и мозги себе заси… запудривать не дал. Та еще сволочь!
Иван сидел, несколько опешив от напора девушки. Как-то она представлялась ему немного другой. Красивой такой, стройной куклой. Недалекой и не очень умной. А здесь получается, что он здорово ошибся.
- Ну что сидишь, глазками блымаешь? Не ожидал такого услышать? Так я, как и предмет твоего воздыхания, врачом хочу стать. А медики они, если не знаешь, люди довольно циничные. И говорят, как правило, то, что думают. А-а-а-а… тебя сбило с толку, что я раньше такой… куклой была… глазками так – мырг-мырг, ротик приоткрыт, улыбка глупая в пол лица, да? Ой, какие Вы парни все-таки предсказуемые, как с Вами легко… и даже иногда скучно! Да мы с Киркой уже сколько раз так проделывали! Знаешь, как ржем потом, когда Вас наедине вспоминаем? Важные такие, умные, речи двигают, про все знают, а на бедную девушку смотрят как на… болванчика такого – дескать, что с нее возьмешь, ну дурочка, зато – красивая. Самооценку вы так себе поднимаете! А это значит – что она у вас изначально – ниже нижнего! Иначе и поднимать-то ее нужды бы не было!
- Знаешь, Зина…, - Иван задумчиво произнес, - вот сейчас… правда! Очень стыдно! Очень! И обидно, да!
- В-о-о-от! То, что стыдно, это говорит, что ты не совсем потерянный человек! А то, что обидно – так это твое мужское самолюбие зубками скрипит! Так… особь мужского пола! А дай-ка девушке папироску!
Иван удивленно уставился на Зину:
- Ты что… куришь?
- Ну а что тут такого? Вам, значит, бабуинам озабоченным, можно нервишки никотином лечить, а бедной девушке – нельзя что ли? Это в тебе сейчас шовинизм говорит? Или ты опять свою недалекость и косность проявляешь?
- Да нет… не в том дело. Просто… очень неожиданно это. А Кира… она тоже курит?
- Ну вот… он опять, как тот глухарь на току… все про одно, да про одно! И бу-бу, и бу-бу… Слушай! Ты о чем-то еще можешь говорить, или только про свою Киру? Тут, если ты не заметил, рядом с тобой девушка сидит, и причем – вполне красивая! Здесь я без ложной скромности могу говорить. Да – я и сама знаю, что красивая, и мне об этом сотни раз говорили! Ну что – дашь папироску?
- Да на, на…, - Иван вытащил из кармана пачку и протянул Зине.
- Нет… это все же… очень тяжелый и запущенный случай! Ну, где твое обхождение, валенок ты сибирский! А вытащить папиросу из пачки, а дать прикурить девушке?
Иван сделал, что она требовала. Зина сидела, откинувшись на перильца крыльца, и чуть затягиваясь, выпускала дым чуть вверх. Он отметил, что курила она – красиво!
- И все-таки… а если кто увидит, что ты куришь? Неудобно же выйдет?
- Я, конечно, могла бы сказать, что мне – плевать. Но говорить так – не буду, потому что это была бы ложь. Мне не плевать на мнение окружающих, и потому здесь ты! Если кто выйдет, ты сразу возьмешь у меня папиросу и будешь курить, прикрывая слабую девушку от гнева и неодобрения окружающих!
- Ага… вон значит как! Ну – теперь-то даже мне понятно, да! И все-таки ты не ответила – Кира тоже курит?