Сабра, наклонившись, спрятала лицо ладонях и горько плачет. Я повернулся к ведьме.
— Им надо вернуть… их молодость. Я слышал, есть заклятие, что может все сделать прежним.
Квилла покачала головой, прекрасное лицо омрачилось.
— Есть, но… я тогда снова стану древней старухой. Ты молод и силен, ты не представляешь, как ужасно находиться в дряхлом теле, что стоит на краю могилы, откуда несет смертельным холодом, а тот сковывает все кости и заставляет в ужасе сжиматься сердце.
— Как сейчас сжимаются сердца твоей дочери и внучки? — спросил я.
Она отвела взгляд в сторону, но голос ее прозвучал достаточно твердо:
— Они просто… люди. И прожили бы свои жизни бесцельно. А я — великая колдунья. Я многое могу и еще большего добьюсь за второй срок своей долгой жизни.
— Но это же твои дочь и внучка, — напомнил я.
Она прошептала с горечью:
— Ничто не дается даром… Сядь здесь и успокойся. Открой рот. Ничего не говори и постарайся расслабиться, сейчас я вытащу эту мерзкую аккотису.
Я сел, она подошла и встала напротив, несколько раз вздохнула полной грудью, я невольно проследил, как под платьем ходят, туго натягивая ее, два тугих полушария, вскинула руки, вокруг пальцев начало появляться розовое сияние.
— Это простейшая ловушка дьявола, — сказал я. — Ты забираешь жизни у самых близких, что есть самый большой грех…
Она пробормотала отстраненно:
— Что есть грех?
— …и тем самым, — продолжал я, — становишься виноватой в глазах Господа…
— Ах-ха-ха, — сказала она саркастически. — А мне ваш Господь не указ.
— …также в глазах людей, — закончил я, — и, самое главное, виноватой в своих!
Она вперила в меня злой взгляд. Я медленно поднялся, чувствуя в себе силу, что иной раз ведет нас, не обращая на доводы разума, предостережения, страх и даже панику.
— Я не верю, — сказал я, — что ты не чувствуешь вину. Не верю, что не понимаешь подлость своего поступка… Но все равно, понимаешь или не понимаешь, а я участвовать в этом не буду. Иначе и я буду замаран.
Она не успела ответить, я поднялся, повернулся и вышел. Я почти пересек всю поляну, когда донесся ее крик:
— Погоди!
Я оглянулся, она стоит в дверном проеме и машет рукой.
— Через неделю эта тварь тебя убьет! Выгрызет твои внутренности!
— Может быть, — ответил я, даже не столько я, как ответило за меня то, что живет в нас более высокое, чем мы сами, — а может быть, успею найти другой способ… или мне помогут более чистые люди. А от таких, как ты… убившая свою дочь и внучку… я не приму помощи.
Я повернулся и пошел к деревьям, а когда достиг их и уже начал углубляться в чащу, одновременно ощупывая браслет Иедумэля, как снова со спины долетел ее слабый крик:
— Постой!.. Я прочту заклятие.
Я медленно вернулся, глядя на нее с подозрением. Она выглядит бледной, сломленной, из прекрасных глазах смотрят боль и страдание.
— Если бы ты знал, — прошептала она страдальчески, — как это ужасно… Я уже почти смирилась со скорой смертью, но тут ты принес эликсир, и я стала молодой и красивой, как в своей юности. Я была очень красивой, к моему отцу съезжались женихи со всех земель королевства!.. А красивым стареть намного ужаснее, чем дурнушкам.
— Все в равновесии, — пробормотал я все еще настороженно, — зато в молодости у тебя было больше счастья, чем у других…
Она оглянулась на Рамону, та все так же лежит в бессилии в кресле, похоже, без сознания, посмотрела со вздохом на Сабрину, та горько и неутешно плачет скупыми старческими слезами.
— Заклятие, — напомнил я.
Она вздрогнула, улыбнулась жалко и с неловкостью.
— Еще мгновение… Еще минуту… хочу запомнить это ощущение молодости и силы…
Я указал взглядом на Рамону.
— Эта минута для нее может быть последней. И ты навсегда останешься убийцей собственной дочери.
Она тяжело вздохнула, из глаз побежали слезы, чистые и прозрачные, какие бывают только у детей и очень юных здоровых девушек.
— Ты прав, жестоко прав.
Я отступил на шаг и наблюдал, как она, грациозно вскинув изящные руки, произносит заклинание. В помещении потемнело, завыл ветер, похолодало, под ногами дрогнуло, прокатился далекий гул.
Она продолжала произносить длинные искаженные слова, я старался запомнить на всякий случай, это у меня уже в крови, а заклятие звучало мрачно и обрекающе, но со скорбной тоскливой ноткой.
Дважды коротко и зловеще между ее рук блеснули синеватые молнии.
Я вздрогнул, ее лицо начало покрываться морщинами, иссиня-черные и густые, как конская грива, волосы быстро белеют, редеют, повисают редкими прядями.
Бережно поддерживая ее ветхое тело, я дождался, пока договорит последнее слово, и почти нежно уложил обратно на ложе.
Рамона и Сабра зашевелились, уже снова молодые, а я сказал ведьме тихо:
— Спасибо, Квилла… Ты совершила… ну не подвиг, хотя, кто знает, может, и подвиг… Даже не знаю, смог бы я вот так, обличая тебя, сам отказаться от возвращения в молодость, если бы мне было лет семьдесят…
Она тяжело и хрипло дышит, глаза закрыты, я едва услышал ее шепот:
— Мне осталось жить считаные минуты… Давай поскорее твою ящерицу…
Сердце мое трепыхнулось, но я посмотрел на нее и сказал трезво:
— Ты даже руки не сможешь поднять.
— Да, — прошептала она, — не смогу, но… сделай мне твой странный напиток…
Я торопливо сотворил чашку кофе, точно такого же, как и в прошлый раз, крепкого, сладкого и горячего, по себе знаю, что кровь сразу же бежит по жилам жарче, проясняется мозг, а все тело требует немедленной работы.
Она пила жадными глотками, на щеки возвращался лихорадочный старческий румянец, тусклые глаза заблестели, а мутный взгляд стал ясным.
— Все, — произнесла она окрепшим голосом. — Давай… поспешим…
Я по ее знаку помог ей приподняться, она положила обе ладони на мою грудь, потом одну сдвинула на живот. От них сразу пошел жар, в голове помутилось, я инстинктивно напрягся, внутри сразу же больно царапнуло, и я заставил все мышцы и внутренности расслабиться…
Ее заклятие сработало, как наркоз, хотя я никогда под ним еще не был, но вроде бы вот так в отупении чувствуешь, что с тобой что-то делают, но сам только со стороны…
Эта мерзость, что уже слишком быстро подросла, начала карабкаться по моей глотке. Там судорожно сокращается, как при рвоте, но ничего не происходит, наконец это выползло ко мне в рот, задержалось там, я хотел ухватить и придушить, но рука не поднялась, ведьма тоже не шевелится, бессильно опустив обе руки, а мерзкая тварь протиснулась между моих зубов и шлепнулась мне на колени, а оттуда на пол.
Я с трудом сумел пошевелиться, на всякий случай наступил на эту ящерицу, покрытую слизью. Под каблуком чавкнуло, оттуда потекла зеленая лужица.
Ведьма все еще не шевелится, я осторожно взял ее за руку, та уже совершенно холодная, словно труп успел остыть.
Рамона поднялась, бледная и вздрагивающая, глаза громадные, подошла ближе, а к ней прижалась сбоку насмерть перепуганная Сабра.
— Она… как?
— Ушла, как говорится, в мир иной, — ответил я, — и сейчас летит, в звезды врезываясь… Теперь можете продолжать ее дело… Да что значит можете? Вы обязаны!
Рамона торопливо кивнула.
— Да, но…
— Если чему-то научились, — уточнил я. — А можете не продолжать.
Рамона спросила тихо:
— А что… это было? С нами?
Я поерзал мысленно, а в реале ответил с нужной долей грусти и торжественности:
— Заклятие сработало не так, как ожидалось. Это ж магия, а она непредсказуемей женщины! Не дает молодость, как ожидалось, а передает… отнимая у других. Когда ваша мать и бабушка это поняла, она сразу же произнесла возвращающее заклятие, и все вернулось взад на свои места.
Глаза Рамоны наполнились слезами.
— Я даже не представляю, как мы будем без нее!
— Многие не представляют себя без родителей, — ответил я, — однако жизнь как-то идет. Прощайте, леди! Спасибо за гостеприимство.
Уже не таясь, я повернул браслет Иедумэля, образ Ричэль на этот раз вспыхнул под опущенными веками моментально.
Глава 12
Клемент, конечно, заподозрил, что у меня что-то не совсем так хорошо, как говорю, если второй раз уже к нему и без всякой цели. Прибыл, бросил пару слов и сразу сказал, что весь в делах, потому отбываю.
К счастью, на этот раз я застал не на привале, а на марше, и сам мог убедиться, что армия идет уже несколько часов, усталая и покрытая дорожной пылью, а вконец измученных везут в обозе вместе с необходимым скарбом.
На этот раз я облетел крепость Флитвуда, заглянув в окно выделенных для меня хозяином покоев, убедился, что там пусто, и внесся головой вперед, стараясь превратиться в человека раньше, чем коснусь пола.