Домик колдуньи проступил внезапно, я бы должен его заметить раньше, а так открылся разом, когда оказался перед ним шагах в десяти, но даже сейчас стоит чуть сдвинуться — передо мной всего лишь могучий завал из упавших деревьев, распустившиеся на их стволах пышные заросли омелы, путаницы из толстых нитей паутины, где свежей, где древней, опавших листьев и молодых зеленых прутиков, устремленных вверх.
Я сбавил шаг, сердце стучит взволнованно, сказал громко:
— Избушка-избушка, а поворотись-ка… нет, не надо! Ты не избушка, а если повернешься, то пол-леса снесешь…
Над моей головой раздался скрипучий и настолько старческий голос, что уже и не отличишь, мужской или женский:
— Впервые слышу такое заклинание…
Я задрал голову, там никого, повертелся, всматриваясь в окружающие поляну деревья.
— У тебя впервые такой гость!
Тот же голос проскрипел сухо и без оттенков:
— Заходи. Но берегись, если это не так.
— Каждый из нас уникален, — сообщил я на всякий случай.
Проход возник внезапно, я ощутил, что он там и был, это я не видел, да и сейчас, наверно, не вижу многое, а только что бахвалился перед собой видением леса…
Едва переступил черту, отделяющую от леса, как прохлада и свежий воздух зелени наполнили легкие, а глаза мои изумленно уставились в просторную пещеру из дерева, где ни единого просвета, словно мы в гигантском дупле, однако стены выровнены и сухо блестят то ли застывшим соком, то ли вообще лаком.
Пол ровный и блестящий, в центре стол и три кресла, а еще три роскошных ложа, покрытых звериными шкурами с длинным густым мехом, еще один стол, явно рабочий: длинный, в пятнах слизи, растворов, копоти и даже выемках.
На дальнем ложе полулежит, подложив под спину подушки из звериных шкур, очень древняя женщина с грязно-седыми спутанными волосами, серым морщинистым лицом и вздутым под ветхим одеялом животом.
Возле нее сидит в скорбной позе женщина в удивительно зеленом платье с вышивкой в виде листьев каштанов, но сразу же поднялась и выпрямилась в гордой и независимой позе. В глаза бросилось дивно нежное юное лицо и длинные седые волосы, по-настоящему седые, а не блондинистые или пепельные. В самом деле белоснежные, какие видел только у дряхлых старцев, хотя чаще у них на виду белые бороды, как вот у Найтингейла. Но у этой женщины именно волосы — голова не покрыта, а волосы не старческие жидкие пряди, а пышные, здоровые и густые. Перехватывает их изящно вырезанный из дерева обруч, украшенный блестящими камешками.
Я встретил ее внимательный взгляд, по телу прошла легкая дрожь. При всей свежести кожи и пухлости губ смотрит строго, испытующе и совсем не так, как юная дурочка. Хотя и не так, как смотрела бы восьмидесятилетняя старуха.
Я смешался, стараясь охватить взглядом ее всю и составить какое-то мнение. В зеленом платье, что дивно идет ей, вырез не квадратный, как обычно, а довольно узкий, зато опускается глубоко вниз, чуть ли не до живота, а обе груди показывает — это же обязательно! — не сверху, а с боков, что свежо, неожиданно и притягивает взгляд, но эту реакцию от меня и ждут, потому я с усилием удержал взгляд, словно тяжелую гирю на вытянутой руке, и продолжал смотреть ей в глаза.
После паузы я с трудом перевел взгляд на старуху, она все еще не пошевелилась на ложе, и отвесил учтивый поклон.
— Приветствую вас, — сказал я торжественно и восторженно, — великая и замечательная Квилла в вашем прекрасном… даже прекраснейшем из домов. Экологически чистом, без развращающей человеческую душу роскоши городов с их неестественным окружением из — подумать только! — камня и железа… Ах, как у вас прекрасно! Как же вам как бы хорошо!
Она смерила меня мутным взглядом из-под красных набрякших век. Мертвенно-бледные губы чуть шелохнулись, но ничего не сказала, только пожевала, а потом проскрипела, как рассохшееся дерево на ветру:
— Хорошо говоришь… Хоть и врешь, но как умело… Это моя дочь Рамона. Она умеет уже почти все, что и я, хотя мне пришлось учиться этому почти сто лет. Мне бы хотелось, чтобы она приняла от меня… мое умение…
— Приветствую вас, леди Рамона, — сказал я почтительно.
Она чуть наклонила голову.
За спиной пахнуло лесным воздухом, я быстро оглянулся, хватаясь за рукоять меча. В помещение вбежала молодая девушка, я сперва решил, что это эльфийка: уши длинные и остроконечные, затем рассмотрел золотые надставки, некие колпачки, удлиняющие уши, изящно расписанные тонкой вязью и украшенные мелкими драгоценными камешками, что поблескивают хитро и таинственно. Правда, глазища огромные, удлиненные и приподнятые к вискам.
Квилла проговорила скрипучим голосом:
— А это вот моя внучка… Сабра. Она не слишком прилежна в магии, еще ветер в голове, но девочка очень смышленая, все хватает на лету… Если все-таки пойдет по нашим стопам, то сумеет обогнать даже меня.
Сабра посмотрела на меня с веселым удивлением.
— Бабушка, кто это?
Голос ее прозвучал звонко, как колокольчик из серебра высшей пробы.
Ведьма произнесла слабо:
— Сабра, иди играй… Потом поговорим…
Сабра зыркнула в мою сторону хитрыми глазами и тут же исчезла, молодая и веселая, как горная коза.
— Очень красивая, — сказал я с воодушевлением. — Полностью в свою бабушку!.. Я смотрел на нее и видел вас!
Старуха проскрипела устало:
— Льстец… Но говорить умеешь…
— У меня был прекрасный воспитатель, — похвастался я. — Будучи лишенным внимания родителей, я воспитывал себя сам. Как вы себя чувствуете?.. Хотите чашечку кофе? Это взбодрит.
Она буркнула:
— Что за?..
Глава 9
Я торопливо создал большую чашку с кофе, крепким, сладким и горячим, осторожно приблизился и подал ей, не дав перехватить дочери, что смотрит на меня враждебно и недоверчиво.
Ведьма приняла с некоторой опаской, слишком уж необычный запах, сперва долго внюхивалась, потом осторожно отхлебнула, а затем, я не успел предупредить, что горячо, выпила в два мощных глотка, никогда бы не поверил, и, закрыв глаза, надолго замерла, прислушиваясь к ощущениям.
Я не двигался, а она, подняв веки, проскрипела одобрительно:
— Я сразу почувствовала… да… ты не прост, потому и открыла тебе. Ты хоть слаб и невежествен, но умеешь то, что даже не совсем… знакомо мне.
— Мама, — вскрикнула дочь с укором.
— Это правда, — прошептала старуха.
— Ваша похвала для меня, — воскликнул я патетически, — просто как невероятно и почетно!
— Грубая лесть, — пробормотала она, — так же приятна, как и усложненно вычурная… Может, даже приятнее. Этот твой кофе… странное слово… в самом деле хорош. Но, боюсь, для меня это временное улучшение… Так что говори, красавчик, сразу, что тебя привело ко мне?
Я перевел дыхание, сердце все еще стучит учащенно, будто видит подбирающуюся снизу к нему ящерицу.
— Один гад, — сказал я, — даже не колдун, а просто сволочь, заставил меня проглотить аккотису, так он сказал.
Дочь тихо охнула и посмотрела на меня, как на живой труп. Я умолк на минутку, ожидая, не скажет ли чего, все-таки, если судить по ее реакции, хотя бы слышала о такой твари, а старуха тяжело вздохнула и проскрипела:
— Тот, кто тебя направил ко мне… знал, что я сразу пойму.
— Он так хвалил, — воскликнул я, — так хвалил ваше умение! И даже расхваливал!
— Врешь, — буркнула она, — но все равно… да, я с этим знакома.
Я спросил быстро:
— Вы смогли бы ее вытащить?
Дочь посмотрела на меня сердито, а ведьма некоторое время лежала с закрытыми глазами, наконец прошептала:
— Наверное… Но… зачем?
Я подпрыгнул от неожиданности.
— Как… зачем? Спасете мою шкуру, самую драгоценную на свете!
Она проговорила скрипучим шепотом:
— Самая драгоценная на свете… моя.
— Ну да, — согласился я быстро, — ну да, если в философском контесте, но в реальности — моя, именно моя!
— Я тоже в реальности, — проскрипела она.
— Но тогда, — сказал я жарко, — вы должны спасти мою шкурку во имя человечности! Разве этого мало? Ну хорошо, к чувству хорошо исполненного долга перед всем прогрессивным человечеством я добавлю серебра и злата! Могу отсыпать драгоценных камней…
Она скривила губы.
— А зачем они мне?.. Или не видишь, что я одной ногой уже в могиле?
— Не знаю зачем, — ответил я откровенно, — но золото — универсальная платежная единица. Все стараются захапать побольше. Кстати, в ваших ритуалах не предусматриваются захоронения с золотым запасом, драгоценностями, масками из серебра и рубинов, ожерельями из бриллиантов, сундуками с самоцветами?
Она слабо качнула головой, поморщилась от такого трудного теперь движения.
— Думаю, в какой-то момент даже для вас это стало неважным… уже неважным.