элите ("Мы умираем, чтобы быть эксклюзивными", - говорит она в самом начале) и в то же время на каждом шагу вызывать неодобрение европеизированных американцев, постоянно проживающих в Риме. Когда она совершает свой роковой полуночный поход в Колизей и видит объект если не своих привязанностей, то, по крайней мере, своих интересов, Уинтерборна, он игнорирует ее, что заставляет ее сказать: "Он режет меня насмерть". И следующее, что мы узнаем, - она мертва. Имеет ли значение способ ее смерти? Конечно. Римская лихорадка прекрасно передает то, что происходит с Дейзи, этой свежей юной девушкой из глуши Скенектади, которую разрушает столкновение между ее собственной жизненной силой и гнилой атмосферой этого старейшего из городов Старого Света. Джеймс - литературный реалист, вряд ли самый яркий из писателей-символистов, но когда он может убить персонаж очень реалистично, используя при этом подходящую метафору для его кончины, он не колеблется.
Еще один великий реалист XIX века, увидевший образное значение болезни, - Генрик Ибсен. В своей прорывной пьесе "Кукольный дом" (1879) он включает в сюжет соседа семьи Хельмеров, доктора Ранка, который умирает от туберкулеза позвоночника. Болезнь доктора Ранка необычна только с точки зрения ее расположения в организме: туберкулез может поселиться в любой части тела, хотя мы всегда думаем о дыхательной системе. А вот и самое интересное: Ранк утверждает, что унаследовал болезнь от беспутного образа жизни своего отца. Ага! Теперь вместо простого недомогания его состояние становится обвинением в родительских проступках (сильное тематическое заявление само по себе) и, как мы, циники последнего времени, можем понять, закодированной ссылкой на совершенно другую пару букв. Не туберкулез, а венерическая болезнь. Как я уже говорил ранее, сифилис и его различные собратья были под запретом большую часть XIX века, поэтому любые упоминания должны были быть в коде, как здесь. Сколько людей страдают от чахотки, потому что их родители вели аморальный образ жизни? Некоторые, конечно, но гораздо более вероятен наследственный сифилис. На самом деле, воодушевленный своим экспериментом, Ибсен вернулся к этой идее несколько лет спустя в "Призраках" (1881), где молодой человек теряет рассудок в результате унаследованного третичного сифилиса. Напряжение между поколениями, ответственность и проступки - одна из постоянных тем Ибсена, поэтому неудивительно, что подобный недуг нашел у него отклик.
Естественно, то, что зашифровано в литературной болезни, во многом зависит от писателя и читателя. Когда в первом романе "Александрийского квартета" Лоренса Дарелла "Жюстина" возлюбленная рассказчика, Мелисса, умирает от туберкулеза, он имеет в виду совсем не то, что имел в виду Ибсен. Мелисса, танцовщица/эскорт/проститутка, - жертва жизни. Нищета, пренебрежение, жестокое обращение, эксплуатация - все это вместе взятое измотало ее, и изнурительный характер ее болезни и неспособность Дарли (рассказчика) спасти ее или даже признать свою ответственность перед ней - это физическое выражение того, как жизнь и мужчины буквально израсходовали ее. Более того, ее собственное принятие болезни, неизбежности ее смертности и страданий, отражает ее самоотверженную натуру: возможно, для всех остальных, особенно для Дарли, будет лучше, если она умрет. О том, что будет лучше для нее, она, похоже, даже не задумывается. В третьем романе серии, "Маунтолив", Лейла Хоснани заболевает оспой, что воспринимается ею как знак божественного суда над ее тщеславием и супружескими ошибками. Однако Дарелл считает иначе - это симптом разрушительного действия времени и жизни на всех нас. В каждом случае, конечно, мы вольны делать собственные выводы.
А как же СПИД?
У каждой эпохи есть своя особенная болезнь. У романтиков и викторианцев была чахотка, у нас - СПИД. Какое-то время в середине двадцатого века казалось, что полиомиелит станет болезнью века. Все знали людей, которые умерли, ходили на костылях или жили в железных легких из-за этой страшной и ужасающей болезни. Хотя я родился в тот год, когда доктор Джонас Солк сделал свое благословенное открытие вакцины, я помню родителей, которые в годы моей юности все еще не разрешали своим детям посещать общественный бассейн. Даже когда полиомиелит был побежден, он прочно завладел воображением поколения моих родителей. Однако по какой-то причине это воображение не стало литературным: полиомиелит редко появляется в романах того времени.
А вот СПИД, напротив, стал эпидемией, которая занимала писателей своего времени. Почему? Давайте пробежимся по списку. Живописно? Конечно, нет, но она обладает тем ужасным, драматическим качеством потребления. Загадочно? Он был таинственным, когда появился, и даже сейчас этот вирус, который может мутировать бесконечными способами, чтобы помешать почти любому лечению, ускользает от наших попыток загнать его в угол. Символично? Определенно. СПИД - это мать-земля символа и метафоры. Его склонность так долго лежать в спящем состоянии, а затем проявляться, его способность из-за этого периода превращать каждую жертву в неосознанного носителя, его практически стопроцентная смертность в течение первого десятилетия своей истории - все это открывает широкие символические возможности. То, как она непропорционально сильно поразила молодежь, так сильно ударила по гей-сообществу, опустошила так много людей в развивающихся странах, стала бичом в художественных кругах - трагедия и отчаяние, а также мужество, стойкость и сострадание (или их отсутствие) стали метафорой, темой и символом, а также сюжетом и ситуацией для наших писателей. Из-за демографического распределения истории заражения СПИДом у его литературного использования появляется еще одно свойство: политический аспект. Почти каждый, кто хочет, может найти в ВИЧ/СПИДе что-то, что так или иначе вписывается в его политические взгляды. Социальные и религиозные консерваторы почти сразу же увидели элемент божественного возмездия, а активисты борьбы со СПИДом - медленную реакцию правительства как свидетельство враждебности официальных властей к этническим и сексуальным группам, наиболее сильно пострадавшим от болезни. Многовато груза для болезни, которая на самом деле заключается лишь в передаче, инкубации и продолжительности - то есть в том, чем всегда были все болезни.
Учитывая высоконапряженный характер общественного опыта, можно было бы ожидать, что СПИД появится там, где в прежние времена были другие болезни. Роман Майкла Каннингема "Часы" (1998) - это переработка современной классики Вирджинии Вульф "Миссис Дэллоуэй", в которой ветеран Великой войны, пораженный снарядом, распадается на части и кончает жизнь самоубийством. После той страшной войны шок от снаряда стал горячей темой в медицине. Существовал ли он, были ли эти люди просто больными, были ли они предрасположены к психологической непригодности, можно ли их вылечить, что они видели такого, что заставило их, а не других, поддаться? С каждой современной войной термин менялся: от шока от снаряда до боевой усталости во Второй мировой войне и Корее и посттравматического стрессового расстройства во Вьетнаме, и каждый