Голос действительно был прекрасный — глубокий, сильный и звонкий разом.
— Ах какая же я… Батюшку едва похоронили, а я пою! — вдруг возмутилась Гиацинта. — Но ведь и не петь я не могу… Как же быть?
— Взять себя в руки, сударыня, это я вам как старший брат говорю. Не дай бог, в особняке Венецких приметесь фиоритурами[10] блистать — тем ваша роль и закончится… А вы ведь хотите сыграть ее с блеском, госпожа Гиацинта?
— Да, хочу, хочу! Хочу, милый братец! Мне так недоставало братца, чтобы и поругал, и похвалил… — и Гиацинта неожиданно прижалась к Андрееву плечу. — Мы ведь даже похожи, только у меня волосы чуть темнее, и на солнце рыжиной отдают, и еще вьются… И мы оба белокожи… Может, вы все-таки мой братец?
Тут только до Андрея дошло, что девица не просто балуется, играя роль дитяти, а самым натуральным образом за ним «машет». Модное словечко это явилось в свете непонятно откуда. Умные люди предполагали, что всему виной язык веера, им передавались любовникам или постылым поклонникам краткие сообщения. Махать веером можно было с высоким смыслом: закрывая его — сказать «нет», раскрывая — «да», быстро трепещущим жестом передать волнение, медленно трепещущим — поощрение. Про затеявших страстный роман судачили, что меж ними «великое махание». «Он за ней машет», «она за ним машет», — говорили в свете, и никаких разъяснений не требовалось.
Андрей растерялся.
— Предлагаю считать меня братцем, — сказал он, — и в качестве такового всячески ценить и уважать…
— Я готова, готова!
— Тогда слушайте… — и Андрей стал пересказывать историю женитьбы графа Венецкого.
Гиацинта, как и положено юной девице, у которой на уме лишь кавалеры и поцелуи, слушала, затаив дыхание. Так и доехали до Гончарной.
Граве мало того что не спал, ожидая гостью, так еще и собственноручно сварил кофей на спиртовке и каких-то немецких заедок ей припас, марципановых ягнят, орешков, угощения хватило бы на весь Смольный институт. Но «махать» за Гиацинтой даже не пытался — явил отчего-то крайнюю степень высокомерия, сам же усадил девушку за стол — и сам же принялся торопить; отчего-то стал насмешничать над ее платьем. Андрей даже растерялся — он знал, что кавалер, вздумавший обхаживать девицу, бывает неуклюж и нелеп, но Граве всех, кого Андрей мог припомнить, переплюнул.
Наконец Тимошка отвез Гиацинту с доктором к Венецким и вернулся за барином.
— Ты не заметил — никто за тобой не увязался? — спросил Андрей.
— Вроде нет. Да мы скоро ехали, — похвастался Тимошка, с первого взгляда полюбивший новых коней. — Извозчик бы и не угнался.
— Коли так — вези меня домой.
По дороге Андрей думал, что неплохо бы наладить присмотр за особняком Венецких. В тот день, когда у молодого графа достанет мужества доложить матушке о венчании, возможны всякие недоразумения. Графиня может поднять шум на всю столицу, а может и потребовать к себе невестку, чтобы принять в распростертые объятия. С другой стороны, неплохо бы убедиться, что о переселении Гиацинты в особняк известно только Валеру, Элизе, Граве, Тимошке и самому Андрею.
Конечно, Граве представил Гиацинту под вымышленным именем (Андрей снабдил его сведениями о своей курской родне). Однако по случаю поста в особняке будут бывать старухи и убогие вдовы, кто-то может опознать девушку и раструбить странную новость на всю столицу, причем госпожа Венецкая узнает об этом последней. А ведь у неприятеля после пропажи шкатулы ушки на макушке…
Поспав немного и поев, Андрей устроил военный совет. Он прямо высказал дядьке и Фофане свои подозрения.
— И я полагаю, что надобно потолковать с гостинодворскими молодцами, — сказал он. — Отыскать Анисима, пусть поможет сговориться. Мы должны убедиться, что ни днем, ни ночью возле особняка не появляются подозрительные особы. А ежели появятся…
Особняк Венецких был еще в прошлое царствование построен на Захарьевской. Вроде и на отшибе, но место хорошее, перед зданием просторный курдонер[11], все необходимые службы. Но, чтобы взять под присмотр все ходы и выходы, потребовалась бы рота обученных солдат, о чем Еремей с Фофаней и доложили барину, когда возок, объехав особняк, вернулся туда, откуда начал путь, — к строящемуся дворцу, который должен был именоваться Таврическим.
— Как охраняется особняк? — спросил Андрей. — Фофаня, я к тебе адресуюсь. Кабы ты вздумал обокрасть графиню Венецкую, с чего бы начал?
Еремей расхохотался.
— Да господи боже мой… — отвечал Фофаня. — Тут сто способов есть! Это гостинодворскую лавку обчистить непросто, потому как сторожат ее молодцы, друг дружку знающие, и коли что — им перед хозяином отвечать. Опростоволосятся — выгонит хозяин в тычки, а другие не наймут. Но в богатом доме дворня твердо знает, что не выгонят, потому что она, дворня, денег стоит. Ну, высечь барин прикажет, ну, в деревню сошлет, а с голоду помереть не даст. Да я сейчас взбегу на крыльцо, крикну, что от госпожи Ивановой, записка к ее сиятельству, и меня в сени впустят. А в сенях я что иное брякну — может, повара примусь искать, мол, в лавке свежие устерсы получены и велено графскому повару первому предложить…
— Черт бы тебя драл, Фофаня! — хохоча, воскликнул Еремей. — Да ты чистое сокровище!
— Пройдись вокруг, поищи, где бы неприятель мог проникнуть в сию крепость, — велел Андрей. — Да помни — преподобный Феофан за тобой с небес следит.
— Да помню я, помню… — вмиг поскучнев, отвечал Фофаня.
Полчаса спустя он рассказал, как можно взять особняк штурмом с заднего двора и крыши каретного сарая.
Оставив его для наблюдения, Андрей велел везти себя к Гостиному двору. Там Анисим предложил услуги недавно прибывшего в столицу племянника Фролки, которого он хотел пристроить тут же, в Гостином дворе, и даже обрадовался случаю проверить его в деле. Племянник оказался крепким детиной с хитрющим прищуром. Фролке объяснили, в чем будет состоять его ремесло, и повезли на смену Фофане.
Фофаня дал ему такие указания, что и Андрея смех разобрал. После чего Фофаню довезли до трактира, чтобы согрелся, а Андрей отправился к Граве — узнать, как прошло водворение сиротки к благодетельнице.
На сей раз Эрнеста дома не случилось, и Граве говорил по-русски.
— Круглым дураком надо быть, чтобы жениться на такой девице! — неожиданно заявил он.
— А что?
— К ней хоть роту десятских приставь — вокруг пальца обведет! Хоть самого полицмейстера!
Андрей знал, что Гиацинта доктору понравилась, но не предполагал, что тот уже до брачных планов додумался.
— Да что она такого натворила?