Андрей стоял поодаль, у ограды, придерживаясь за Еремеево плечо, а Фофаня залез на самую ограду и оттуда докладывал диспозицию.
— А вдовушка-то и не думает выть. Не то что к могилке раскрытой рваться, чтобы за руки хватали и не пускали. Повыла бы хоть. Грех вот так с мужем прощаться, — неодобрительно рассуждал он. — Три слезинки проронила и думает — зачтется ей!
— Какова она собой? — спросил Андрей.
— Никакого дородства. Махонькая, плюгавенькая…
К ним подошел Валер. Соблюдая благопристойность, он к своей Элизе не подходил, держался в сторонке.
— Отсюда поедем ко мне, — сказал он. — Помянем покойника чем Бог послал. И будем ждать записочки от Элизы.
Служитель Валера, Игнат, к их приезду держал на краю кухонной плиты горячий обед.
Андрею за столом все еще требовалась помощь дядьки. Дома расположение предметов было уже знакомо, Еремей не вносил в него никаких новшеств, а тут вокруг Андрея вдруг образовался чужой и враждебный мир. Ложка устремлялась не туда, вилка пролетала в двух вершках от миски. Поэтому Андрей стал злиться — легкостью бытия он был обязан дядьке, который безмолвно подсовывал под руку нужные предметы и не допустил бы, чтобы с вилки сорвался на колени кусок. Валер уж не знал, как быть с сердитым гостем, но тут принесли долгожданную записочку.
Элиза сообщала, что все обдумала и готова спрятать дочь в надежном месте. Для родни — Гиацинта поедет к московской двоюродной бабке, и если вымогатели об этом пронюхают — пусть скачут в Москву, скатертью дорога. Девушку следовало забрать на следующую ночь.
— Валер, надобно известить Граве, — сказал Андрей. — Ежели он еще не соблазнил графиню ролью покровительницы, пусть поторопится. Садитесь, пишите ему…
Через час принесли ответ от Граве, написанный на превосходном немецком.
— Трус разнесчастный, — обругал его Андрей. — Своим же пишет, не кому-либо…
— Так дайте мне, я до аптекаря добегу. Заплачу, он вслух прочитает, — сообразил Фофаня.
— Точно! Коли аптекари разбирают те каракули, которыми доктора пишут рецепты, то и с этим посланием управятся! — обрадовался Валер. — А можно сделать лучше — позвать сюда аптекарского ученика, он же и ответ напишет.
Так и сделали.
Гиацинту решено было забрать из родительского дома ночью, за два часа перед рассветом. Светские гуляки к тому времени угомонятся и по домам разбредутся, на улицах будет пустынно, разве что старенькие богомольцы пойдут к ранней службе, даже дворники — и те спешить не станут, тем более что снегопада не ожидается и размахивать во мраке лопатами им вроде незачем.
* * *
Гиацинта влетела в возок, как метелица, — впустила морозный воздух, принесла аромат из модной лавки, и вместе — запах малины, свежеотутюженного полотна, еще чего-то домашнего.
— Господин Соломин, я уж больше не опозорюсь! — воскликнула она.
Тимошка легонько хлопнул коней кнутом — и они с места приняли с такой резвостью, заложили такой лихой поворот, что Гиацинта повалилась на Андрея.
— Роль ваша — роль обиженной и напуганной сиротки, — напомнил Андрей, боясь пошевелиться, чтобы не обидеть и не насмешить своим брыканием девушку.
— Да, я справлюсь, я уже дома репетировала.
— Как?!
— При родне. Должна же я была показать им убогое создание… Господин Соломин, вы ведь все знаете — точно ли матушка выйдет замуж за господина Валера?
— По крайней мере, он твердо решил с ней повенчаться.
— И мне тогда придется звать его батюшкой? Как это странно… Я его с младенчества знаю, он мне с ярмарки деревянные игрушки привозил… Какой же он батюшка? У меня перед ним и страха нет! Вот если бы вы…
— А передо мной страх есть?
— Да, — подумав, ответила Гиацинта. — Я вас немного побаиваюсь. И при этом знаю, что могу совершенно вам довериться… Кабы вы и впрямь были моим братом! Как бы я вас любила!
Разговор становился опасным.
— Госпожа графиня, у которой вы будете жить, дама взбалмошная и сумбурная, — сказал Андрей. — Сейчас у нее жажда светских развлечений сменяется покаянием, так что придется соответствовать. Сперва забейтесь в уголок и тихонько жалуйтесь, что нельзя сходить помолиться в храм Божий. И только потом, вызвав сочувствие у домашних женщин, начните добывать сведения. Вам нужно узнать про семейство Поздняковых и про свадьбу, которая там намечается — полагаю, сразу после Пасхи. Узнайте, где будут венчать — здесь, в Москве, или в деревне. Все сплетни вокруг свадьбы нам тоже нужны. Особливо о том, не было ли у невесты нежелательных приключений с французскими мнимыми маркизами…
— Это я узнаю, — твердо сказала Гиацинта. — Я умею подольститься к старухам.
— Затем — у графини Венецкой где-то спрятаны письма, опрометчиво написанные Марьей Беклешовой тому же мнимому маркизу. Эти письма нужно похитить. Во-первых, они могут вывести на след злоумышленников, а во-вторых, молодой граф повенчался на Беклешовой, и лучше, чтобы свекровь никогда в жизни не могла трясти этими бумажками перед невесткой. Вы поняли меня?
— Еще бы не понять!
— И будьте бдительны. Те, кто боится, что вы опознаете маркиза де Пурсоньяка, будут искать случая расправиться с вами. Они уже догадались, что я их преследую… — подробности были ни к чему. Андрей не хотел пугать девушку, которая взялась ему помогать.
— Я могу защитить себя. Вот, потрогайте, сударь, только осторожно, — Гиацинта подсунула под руку Андрею немалый нож в потертых ножнах.
— Это что же, турецкий ятаган?
— Покойного батюшки охотничий нож… — Гиацинта вздохнула. — И как это все получается? Я ведь его не любила, а теперь его нож мне, может, жизнь спасет. Что со мной не так, господин Соломин? Отчего я не могла его любить? Оттого только, что он был с нами суров? Я ведь, когда музыкальный учитель меня хвалил, одно думала: вот средство уйти из дома, подальше от батюшки! И теперь мне так стыдно…
— Но теперь, когда батюшки больше нет, вы все еще хотите поступить в театр?
— Я не знаю… Хотя нет, знаю! Я хочу быть актеркой! Но не для славы, нет! Я хочу в «Сбитенщике» господина Княжнина Пашу сыграть! Какая там у нее ария! — и Гиацинта запела: — «Я того не понимаю, чем тогда изнемогаю, как смотрю я на тебя: сердце ноет, сердце бьется, кровь кипит и мысль мятется, и не помню я себя!»
Голос действительно был прекрасный — глубокий, сильный и звонкий разом.
— Ах какая же я… Батюшку едва похоронили, а я пою! — вдруг возмутилась Гиацинта. — Но ведь и не петь я не могу… Как же быть?
— Взять себя в руки, сударыня, это я вам как старший брат говорю. Не дай бог, в особняке Венецких приметесь фиоритурами[10] блистать — тем ваша роль и закончится… А вы ведь хотите сыграть ее с блеском, госпожа Гиацинта?