Вырабатывая её, они избрали в качестве основы практические соображения, сформулированные ранее психологическим подходом к тяжкому убийству по правилу о фелонии, и изложили их на языке теории виновности. Иными словами, базируясь на составляющем суть психологического подхода представлении об обычно имеющем место безразличии к ценности человеческой жизни, проявляемом действующим в ходе совершения насильственной фелонии, авторы кодекса сочли возможным создать презумпцию требуемого элемента виновности тяжкого убийства (презумпцию неосторожности и безразличия), предоставив обвиняемому возможность её опровергнуть, а присяжным – свободу не последовать ей.[811] Тем самым изначальный фундамент доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии в виде моральной упречности настроя ума деятеля, оправдывающий вменение ему тяжкого убийства в любой ситуации безотносительно к mens rea, сопутствовавшей причинению смерти, был замещён психологическим обоснованием, отражающем в себе теорию виновности и позволяющим только в ряде случаев осудить действующего за тяжкое убийство, совершённое с предположительно наличествующим элементом виновности.
В конечном счёте, избранный составителями кодекса подход означал не что иное, как отмену нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии в её классическом коуковско-фостеровско-блэкстоуновском виде, поскольку в своём ключевом моменте она опирается, в отличие от идеи, заложенной в § 210.1(b) М.Р.С., на априорную нерелевантностm реальной субъективной составляющей по отношению к причинению смерти, замещаемой исходной моральной упречностью, связанной с совершением фелонии и оправдывающей вменение лицу тяжкого убийства.[812]
Но завершить констатацией отказа М.Р.С. от тяжкого убийства по правилу о фелонии исследование настоящего вопроса было бы ошибкой, поскольку, если предпринять дальнейший анализ, то он выявит глубинную теоретическую несостоятельность конструкции, предложенной кодексом взамен. В обоснование последнего тезиса можно предложить следующие доводы.
Психологическое обоснование тяжкого убийства по правилу о фелонии было сформулировано post hoc и в дополнение к исходному постулату о моральной упречности настроя ума деятеля как ведущему базису рассматриваемой нормы. Созданием презумпции неосторожности и безразличия составители кодекса «бросили вызов» указанной моральной упречности, заместив её избранным ими психологическим подходом. Но, выработав данную презумпцию, они не учли, что ею в предложенном кодексом виде внутренне разрушается внешне остающийся непоколебимым сам по себе принцип mens rea в плане требования для осуждения лица реальной доказанности субъективной составляющей содеянного. Говоря иначе, прибегнув к презумпции, авторы кодекса впали в скрытое противоречие: если учинение насильственной фелонии предположительно свидетельствует о требуемом дефиницией тяжкого убийства элементе виновности, то почему то же самое не имеет места в случаях с бёрглэри (§ 221.1(1) М.Р.С.), использованием автомобиля без разрешения (§ 223.9 М.Р.С.) и так далее, т. е. почему их совершение не свидетельствует само по себе о цели учинить преступление внутри здания,[813] знании или неосторожности относительно отсутствия согласия собственника на использование транспортного средства[814] соответственно, или, формулируя изложенное в общих выражениях, почему совершение любого из перечисленных деяний со стороны его объективных элементов не свидетельствует о наличии требуемых элементов виновности? Почему, говоря ещё более общо, из объективных элементов нельзя презюмировать элементы виновности применительно ко всем преступлениям, а можно делать это только применительно к тяжкому убийству? В конечном счёте, элемент виновности в его целостности не менее предположительно имеет место в последнем преступлении, чем в иных.
Тем самым, сделав уступку обвинению и попытавшись обосновать её предположительностью реального наличия требуемого элемента виновности, составители кодекса не только противопоставили тяжкое убийство всем прочим преступлениям, но и подорвали общий принцип mens rea в аспекте доказывания последней, создав необоснованную презумпцию, которая была бы не менее справедлива (или несправедлива) в приложении к другим преступлениям.
Дух компромисса, таким образом, привёл к выдвижению практических доводов в поддержку видоизменённой (а в сущности, отменённой в своём классическом виде) нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии. Однако они не настолько удовлетворительны с точки зрения положений общей теории виновности, созданной М.Р.С., чтобы подход, выстроенный на их основе, можно было приветствовать. Иными словами, психологический базис, призванный заместить собой в данном случае моральную упречность, оказался необоснован как с позиций общих принципов М.Р.С., так и с позиций практических соображений.
Итак, теория виновности М.Р.С. не смогла разрешить проблему тяжкого убийства по правилу о фелонии, будучи, в сущности своей, принесена в жертву идеям компромисса.
3. Материально-правовые средства доказывания mens rea
Анализируя презумпцию mens rea в аспекте положений М.Р.С., следует прежде всего отметить, что она не была прямо включена в текст кодекса. Тем самым его составители санкционировали существование рассматриваемой презумпции в силу § 1.12(6) М.Р.С., в соответствии с которым презумпции, установленные не кодексом, а иным законом, сохраняют своё действие в пределах, очерченных данным законом. Иными словами, общая презумпция намеренности в отношении естественных и возможных последствий действий должна была, по мысли авторов кодекса, сохраниться в качестве действующей нормы права в полном объёме и в том виде, в каком она к 1960-м гг. была выработана судебной практикой и закреплена в уголовном законодательстве.
Кроме того, в нескольких положениях М.Р.С. были закреплены частные случаи презумпции mens rea. Так, в § 2.08(1) М.Р.С. допускается ссылка на опьянение как на основание защиты, исключающее элемент правонарушения; при этом § 2.08(2) М.Р.С. ограничивает потенциальную сферу действия данного основания защиты применительно к элементам виновности только целью и знанием, указывая, что опьянение не имеет юридического значения для установления неосторожности.[815] Тем самым § 2.08(2) М.Р.С. создаётся обязательная окончательная презумпция неосторожности в случаях с опьянением, позволяющая от неосторожности трезвого человека в некоей ситуации неопровержимо заключить о неосторожности пьяного, оказывающегося в точно таких же фактических обстоятельствах.[816] Далее, в § 5.06(2) М.Р.С. (касающемся орудий преступления) сформулирована презумпция цели совершения преступления, требуемая для осуждения лица за мисдиминор владения орудиями преступления, возникающая из ряда объективных факторов. В § 223.6(2) М.Р.С. (посвящённом приобретению похищенного имущества) отражена презумпция знания относительно такого объективного элемента сопутствующего обстоятельства, как правовой статус приобретаемых вещей, могущая быть применённой всякий раз при наличии обстоятельств, указанных в данной норме. Частным случаем презумпции mens rea, кроме того, являются разобранные ранее положения § 210.2(1)(Ь) М.Р.С. о причинении смерти в ходе совершения насильственной фелонии.
С теоретической точки зрения обозревая подход М.Р.С. к презумпции mens rea, можно отметить следующее.
Молчание кодекса относительно общей презумпции mens rea – презумпции намеренности естественных и возможных последствий деяния– и поощрение законодателя к созданию иных, частных презумпций, нельзя расценить иначе, чем как всё тот же дух компромисса, которым проникнут весь М.Р.С. Во всяком случае, компромиссность очевидна из сопоставления, с одной стороны, требования доказать элементы виновности (§§ 1.12(1), 2.02(1) М.Р.С.) и теоретической критики старого презумпционного подхода к mens rea[817] и, с другой, одновременного подразумеваемого допущения таковой презумпции из объективных обстоятельств содеянного.[818]
Однако более глубокий момент в понимании подхода М.Р.С. к рассматриваемой проблеме заключается в том, что в данном случае составители кодекса так и не решились порвать с идеей, лежащей в основе любой презумпции mens rea: идеей исходно подразумеваемой с позиций сообщества моральной упречности в осознанном и добровольном совершении запрещённого уголовным законом поступка. Тем самым ив презумпции mens rea с очевидностью проявился уже неоднократно отмечавшийся внутренний теоретический конфликт в М.Р.С. между моральной упречностью и психологичностью.