– Ни разу не видела такой пробки, – заметила мадам Трейси. – Наверно, где-то авария.
– Очень может быть, – отозвался Азирафель. – Мистер Шедуэлл, если вы не обнимете меня двумя руками, вы упадете. Мой мотороллер не рассчитан на двоих, понимаете?
– На троих, – пробормотал Шедуэлл, одной рукой мертвой хваткой ухватившийся за седло, а в другой сжимавший Громовик.
– Мистер Шедуэлл, я повторять не буду.
– Тогда вам придется остановиться, чтобы я мог поправить свое орудие, – вздохнул Шедуэлл.
Мадам Трейси смущенно хихикнула, но все же свернула к обочине и остановила мотороллер.
Шедуэлл уселся поудобнее, пристроил мушкет, и, глухо ворча, обнял мадам Трейси обеими руками. Громовик оказался между ними, словно дуэнья на свидании.
Они молча ехали под дождем еще десять минут – чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух – и мадам Трейси очень аккуратно протискивалась между машинами и автобусами.
Потом она почувствовала, что ее глаза косятся на спидометр. Это довольно глупо, подумала она, потому что он не работает с семьдесят четвертого года, да и до того работал не слишком правильно.
– Дорогая моя, как бы вы оценили нашу скорость? – спросил Азирафель.
– А что?
– Просто мне кажется, что мы добрались бы чуть быстрее, если бы шли пешком.
– Ну, если бы я ехала одна, то полная скорость была бы приблизительно двадцать пять километров в час, но сейчас здесь еще мистер Шедуэлл, так что видимо, примерно…
– Шесть-семь километров в час, – прервала она себя.
– Наверно, так, – согласилась она.
За ее спиной послышалось покашливание, а потом мертвенно-бледный голос спросил:
– Ты не можешь ехать на этой адовой машине помедленнее, женщина?
В дьявольском пантеоне, который, само собой разумеется, Шедуэлл ненавидел всем скопом и со всей силой праведности, особого отвращения удостаивались демоны скорости.
– И в этом случае, – продолжал Азирафель, – мы доберемся до Тэдфилда менее чем за десять часов.
Мадам Трейси ответила не сразу.
– А как далеко этот Тэдфилд, кстати?
– Километров шестьдесят.
– Хмм, – заметила мадам Трейси, которая единственный раз ездила к племяннице в Финчли, километрах в пяти от дома, но с тех пор пользовалась исключительно автобусом, потому что мотороллер стал как-то смешно чихать на обратном пути.
– Так что нам нужна скорость примерно в сто пятнадцать километров, если мы хотим прибыть вовремя, – сказал Азирафель. – Мда. Сержант Шедуэлл! Держитесь как можно крепче.
Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух, и контуры мотороллера и седоков на нем вдруг окутались мягким голубым светом, словно нимбом.
Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух, и мотороллер неловко, чуть дергаясь, оторвался от земли и повис в воздухе на высоте полутора метров без всякой видимой опоры.
– Не смотрите вниз, сержант Шедуэлл, – посоветовал Азирафель.
– …, – отозвался Шедуэлл. Глаза его были плотно закрыты. На лбу неестественно серого цвета проступили капли пота. Он не смотрел вниз. Он вообще никуда не смотрел.
– Итак… ПОЕХАЛИ!
В любом крупнобюджетном фантастическом фильме есть кадры, в которых космический корабль размером с Нью-Йорк вдруг разгоняется до скорости света. Гнусавый звук, словно дребезжит деревянная линейка, прижатая к краю стола, потрясающая игра света, и в один момент все звезды превращаются в тонкие прямые линии и исчезают вовсе. Здесь было точно так же, только вместо сверкающего корабля длиной в двадцать километров был не совсем белый мотороллер двадцати лет от роду. И не было радужных спецэффектов. И скорость у него была, пожалуй, лишь чуть больше трехсот километров в час. И вместо завывания, скачущего вверх по октавам, он издавал простое чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух…
ВЖЖЖУУУУУХХХХ.
И все равно это было точно так же.
* * *
К пересечению шоссе М25, превратившегося в пронзительно застывший круг, с М40, ведущим в Оксфордшир, подтягивались все новые и новые полицейские силы. За полчаса, прошедшие с того момента, когда Кроули пересек этот рубеж, их численность удвоилась. Во всяком случае, на стороне М40. Из Лондона никто не выезжал.
Кроме полицейских, здесь стояло еще примерно две сотни человек, разглядывая М25 в бинокли. Среди них были представители армии Ее Величества, спецотряда по обезвреживанию бомб, служб военной разведки MИ5 и MИ6, Особого отдела и ЦРУ. А еще продавец горячих сосисок.
Всем было холодно, мокро, жутко и нечего сказать, за исключением одного офицера полиции, которому было холодно, мокро, и жутко, но зато было что сказать.
– Слушайте, меня не волнует, верите вы мне или нет, – раздраженно заявил он, – но я вам говорю то, что сам видел. Старая машина, «роллс-ройс» или «бентли», из этих антикварных моделей. Ей удалось переехать через мост.
Его прервал старший сержант технических войск.
– Она не могла этого сделать. Наши приборы показывают, что температура над М25 больше семисот градусов по Цельсию.
– Или минус сто сорок, – вставил его помощник.
– …или минус сто сорок, – согласился старший сержант. – Действительно, есть какое-то расхождение в показаниях – я думаю, его можно без всякого риска отнести на счет какой-то инструментальной ошибки[50] , но факт остается фактом: если мы даже запустим вертолет над М25, мы рискуем получить вертолет-фри. Так как же тогда вы можете утверждать, что антикварный автомобиль проехал здесь и остался цел?
– Я не говорил, что он остался цел, – поправил его полицейский. Он уже подумывал о том, чтобы уволиться из рядов столичной полиции и начать собственный бизнесом на паях с братом, который как раз уходил с должности пресс-секретаря Электроэнергетического совета и собирался заняться разведением кур. – Он загорелся. Но не остановился.
– И вы серьезно считаете, что кто-то из нас поверит… – начал кто-то.
Раздался резкий рыдающий звук, призрачный и странный: словно тысяча стеклянных гармоник взяли один, чуть-чуть фальшивый аккорд; словно сами молекулы воздуха завопили от боли.
И Вжжжууууухххх.
И над их головами, примерно на высоте четвертого этажа, охваченный темно-синим, бледнеющим в красное по краям нимбом, проплыл маленький белый мотороллер, а на нем – женщина средних лет в розовом шлеме и плотно прижавшийся к ней коротышка в плаще, тоже в шлеме, только химически зеленого цвета (мотороллер летел слишком высоко, чтобы с земли можно было разглядеть, что глаза у него судорожно закрыты, однако так оно и было). Женщина кричала. Кричала она вот что:
– Джерооооооооо-нимо!
* * *
Одним из достоинств «васаби», о котором Ньют всегда упоминал особо, была почти полная невозможность определить, насколько серьезна поломка. Он направил своего «Дика Терпина» на обочину, чтобы объехать толстую упавшую ветку.
– Я из-за тебя все карточки рассыпала!
Машина вернулась на дорогу; откуда-то из-под «бардачка» послышался тонкий голосок:
– Проверьте даврение масра.
– Я их никогда не смогу теперь разложить правильно, – простонала Анафема.
– И не надо, – с уверенностью безумца заявил Ньют. – Возьми любую. Первую попавшуюся. Без разницы.
– В каком смысле?
– Если Агнесса права и мы сейчас здесь потому, что она это предсказала, значит, любая карточка, которую ты возьмешь прямо сейчас, и будет нужной. Просто логика.
– Просто ерунда.
– Да? Ты ведь здесь только потому, что она это предсказала. А ты подумала, что мы скажем полковнику? Если, конечно, нас к нему пустят, что вряд ли.
– Если мы объясним разумно…
– Слушай, я знаю, что это за место. У них огромные шлагбаумы из цельного тиса перед воротами, Анафема, и белые шлемы, и настоящие автоматы – понимаешь? – с настоящими пулями из настоящего свинца, которые могут в тебя залететь, поплясать внутри и вылететь в ту же дырку раньше, чем ты успеешь сказать даже «Извините, у нас есть основания считать, что здесь будет начало Третьей Мировой войны, и торжественная церемония вот-вот начнется», и еще там есть такие серьезные ребята в штатских пиджаках, топырящихся под мышкой, которые отведут тебя в комнатку без окон и будут спрашивать: являетесь ли вы, или являлись ли раньше членом какой-нибудь радикальной подрывной организации, к примеру, одной из политических партий Великобритании. И…
– Мы почти приехали.
– Ну вот, видишь – и ворота, и колючая проволока, и все остальное! Может, даже собаки-людоеды!
– Мне кажется, ты чересчур возбудился, – спокойно заметила Анафема, подбирая последние карточки из-под сидений.
– Возбудился? Ну нет! Я просто очень хладнокровно беспокоюсь, что меня кто-нибудь пристрелит!