– Замужем?
Теперь она улыбалась еще фальшивее – у Гены мурашки по коже пробежали от ее взгляда.
– Ты бросил меня, Кеба. Кто же на мне теперь женится?
Неожиданно улыбка исчезла, и Ольга показалась настоящей:
– Да и не нужен мне никто. Мне один нужен был, но он женился на моей лучшей подруге. Меня предали оба – и любимый, и подруга. Я слышала, дочка у вас? Поздравляю.
– Спасибо.
Поздравила вроде искренне, но в голосе такая боль, что Кебе стало стыдно за их с Маринкой счастье. Они вместе, у них Светка, а Ольга – одна, всеми покинутая, неприкаянная.
Пытаясь сбросить оковы жалости, перевел разговор в нейтральное русло:
– А ты что тут, подопечные выступают?
– Ага. С охламонами своими. Так и живу. Но ты не думай – я довольна своей жизнью. Знаешь, оказывается, я люблю детей. Живу их интересами. Я их обожаю, они меня. А у вас как с Маринкой? Не жалеешь?
В ее глазах мелькнуло что-то такое, что у Кебы внутри снова все перевернулось. Будто надежда на то, что все еще можно исправить. Но ведь исправляют ошибки. А Маринка – совсем не ошибка. И сам он ничего не желает исправлять. Но с Ольгой он, похоже, поступил слишком жестоко. Столько лет прошло, а она все еще не оправилась от удара, бедняга. Да уж, ей тот урок слишком тяжело дался. Мужиков теперь, поди, на пушечный выстрел не подпускает.
– Нет, не жалею. У нас все нормально.
Ответил уверенно, но грустинка, промелькнувшая в голосе, от Оленьки не укрылась. Мало, что ли, часов в институте было отведено под психологию? Правда, институтские науки прошли тогда мимо нее, а вот на практике она неплохо поднаторела: мысли и чувства клиентов определяла не только по глазам, но и по малейшим движениям.
Эта грустинка дорогого стоит. Клиент практически созрел для дальнейшей обработки.
– Слушай, Ген, ты, случайно не на машине?
Вряд ли он на машину насобирал, но выглядит вполне импозантно. А вдруг? В машине ведь очень удобно заводить отношения. А уж возобновить старые – вообще раз плюнуть.
– На машине, а что?
– Обзавелся? Рада за тебя. У меня проблемка. Через два часа кровь из носу нужно быть на Окатовой, а я отсюда не смогу уйти, пока мальчишки мои не отстреляются. Боюсь опоздать. Не подкинешь по старой дружбе? Очень надо, я б иначе к тебе с такой просьбой не обратилась.
Не сомневалась – согласится. Куда он денется?
Посадив мальчишек в шефский автобус, Оленька с виноватой улыбкой подплыла к Кебе:
– Я тебя не слишком обременяю?
Уверяя, что ему совсем не тяжело ее подвезти, тот подвел ее к новенькому Опелю. Ого! Неплохо, Кеба! Не Мерс, конечно, но и не Москвич занюханный. Надо же, как возросло благосостояние российского преподавателя средней руки. Перспективный клиент. Держись, Маринка! Пришел час расплаты!
Сидеть было неудобно, что-то мешало. Привстав, она вытащила из-под себя маленькую искусственную елочку.
– На дворе октябрь, а у тебя новый год?
– Ох, извини. Любимая Светкина игрушка. У нее всегда новый год.
Кеба сунул елку в бардачок, и стал рассказывать о том, как интересно работать с пацанами. Ну-ну. Небось, Маринка постаралась избавиться от соперниц – вот он из малинника-то и ушел. Вот тебе и дурочка – Оленьку облапошила, Генку быстренько из «педульки» выставила, рассадника невест. Не так проста оказалась простушка! Но Оленька все равно умнее. И опытнее.
Какое-то время она делала вид, что внимательно слушает, но вдруг расплакалась безудержно, по-детски утирая слезы кулачком.
– Что с тобой? Что случилось?
А она все плакала и плакала безмолвно. Пусть сначала остановится – на ходу этим заниматься опасно для жизни.
Кеба съехал на обочину и выключил зажигание.
– Оленька, что с тобой?
Теперь можно приступать к спектаклю. Она всхлипывала натурально, вроде душу разрывала чудовищная боль. Якобы пыталась скрыть от него слезы, но они прорвались, несмотря ни на что, а вслед за ними прорвались и слова:
– Ты меня бросил! Как ты мог? Как ты мог поверить, что я… Это ложь! Все было не так! Он изнасиловал меня, твой Бубнов! Я ж девчонка совсем, сколько мне надо? Выпила глоток шампанского, кто-то еще водки подсунул… Я ж не соображала ничего! Он же меня волоком по лестнице… Я сопротивлялась. Но что может сделать маленькая девочка против здорового мужика?
Он этого боялся. Боялся, что она непременно начнет выяснять отношения. Но слез он не ждал. Та Оленька, к которой он все эти годы лелеял ненависть в душе, плакать не умела. Та была расчетливой дрянью, умело использующей невинную внешность.
Сегодняшняя Оленька была иной. Несчастной, покинутой. Преданной. Преданной им самим.
– Зачем мы встретились? Я столько лет пыталась забыть тебя. Мне казалось, что забыла, что разлюбила. Мне больно, Генка, милый! Как ты не понимаешь – больно! Меня Лёха изнасиловал, я пожаловалась Маринке – не могла же я рассказать это тебе? А та вывернула, будто это я Лёху соблазнила, тебе изменила… Как ты мог? Как ты мог за моей спиной, с ней? Я ведь любила тебя, миленький! Я так любила тебя!
Она говорила много, и очень быстро. Ему хотелось ответить, но он не мог вставить и слова. А когда она замолчала, не мог говорить по другой причине. Когда она успела расстегнуть брюки? Почему он позволил ей это сделать? Так ведь он и не позволял. А теперь уже поздно. Он попытался было отвести ее голову от себя, но попытка не удалась. Или он плохо старался?
– Ну, мам, поздравь! Ты не представляешь, кто меня сейчас подвез!
Галина Евгеньевна скривилась презрительно:
– Кому ты нужна, дешевка? Переоденься – через пятнадцать минут клиент будет.
– Пошли они все в задницу, твои клиенты!
– Мои клиенты в прошлом, остались только твои. Я тебе устрою «пошли в задницу»!
Ольга разозлилась:
– Да не переживай ты за клиента, не будет он меня ждать! Ты ж выслушай, с кем я сегодня встретилась. Меня же Кеба домой подвез!
– Кеба? – Галина Евгеньевна моментально забыла о клиентах и отчислениях в личный пенсионный фонд. – Тот самый?
– А какой же еще, – с гордостью провозгласила Ольга.
– И?
– Ну что, – театрально смутилась дочь. – Наставила я рогов его Маринке. Правда, бесплатно, но разве в деньгах счастье?
Взгляд Галины Евгеньевны вспыхнул триумфом.
– Эх, мам, видела б ты меня! Мне б в театре блистать – я ж сама себе поверила!
– В кои веки от тебя толк есть. Молодец! И Маринке отомстила, и мамаше ее. За меня.
Кеба ненавидел себя.
Нет, не мужик. Если баба отымела его против его желания – какой же он мужик?
Он изменил Маринке не впервые. Но тогда это случилось по большущей пьянке на соревнованиях в другом городе. Только утром, увидев рядом посапывающую во сне постороннюю женщину, понял, что натворил. А поняв, бросился в туалет: тошнота к горлу подкатила то ли с перепою, то ли от осознания произошедшего.