– Ты это к чему, Шедди?
– Я к тому, Дарьян, что тогда я себя чувствовал куда бодрее, чем сейчас.
– Это у тебя от старости, Шедди, приятель.
– Ох, Мартуз, малыш… Я таких растреклятых причуд, как эти рогатые зверушки, в жизни своей не видывал, а уж я повидал, поверь… Но как ты мог заметить, самострелы, которыми нас снабдили местные, славно улаживают всякие вопросы по части равновесия сил. Поэтому вариант у нас только один – добраться до всей этой красоты, которую тут понастроил Мурин и из-за которой и тут, у них, и у нас, в Хмарьевске, – все через задницу. Развалить ее к гнолловым хренам. И вернуться домой. Смекаешь?
От Северина не укрылось, какая улыбка на миг скользнула по бледному лицу Жанны при этих словах.
«Улыбайся-улыбайся, подружка, – подумал он, – хорошо смеется тот, кто смеется последним».
– Что ты на это скажешь, мастер Север? – осведомился надувшийся Мартуз.
– Нам надо подобраться поближе к Моровым Плешам. Чтобы я мог почувствовать ауру муринской конструкции. Почувствую я ее примерно на расстоянии дневного перехода… верно?
Северин посмотрел на Жанну.
Та равнодушно кивнула в ответ.
«У тебя наверняка есть свое мнение на этот счет, но делиться им с нами ты не собираешься. А быть может, уже установила ментальную связь со своей наставницей, с этой Геленой? Или с прочими папашиными приятелями? Может, уже предупредила их, и те вовсю готовятся к приходу гостей…»
Северин остановился, прикрыл глаза, в который раз пытаясь прислушаться к внутренним ощущениям, настроиться на нужную волну…
«Мурин-Мурин, где она, твоя смерть-фактория? Ты ходил в нее через портал в лихоборском госпитале, и есть еще второй, тот, чья выходная точка – в степях Альтерры, через который приходили туда, в степи, созданные и выпестованные тобой твари. Приходили, чтобы лить кровь, терзать плоть, чтобы создавать критическую массу боли, так необходимую тебе для претворения в жизнь твоего плана. Для возвращения к жизни падшего демона Шахрияра. Где она, твоя черная жемчужина, плод твоих неустанных трудов? Ты мертв, но со мной твоя дочь. Быть может, она поможет мне. Послужит благому делу, хоть отчасти искупит твою, Мурин, неизбывную вину перед людьми Терры, людьми и нелюдью Альтерры и перед тем, что осталось от населения Аррета – этими несчастными, от рождения до смерти принужденными не жить, но выживать. Бороться за свое существование с последствиями всех этих магических потрясений и катастроф, с порожденными ими ордами химерических тварей. А виной всему, Мурин, твои кумиры – хаоситы, так мечтавшие найти оружие против Новых Богов. Им это не помогло и тебе не поможет…»
Северин прислушивался к ощущениям, пытался ухватить отголоски чужой злой магии, отрицательный фон, исходящий от смерть-фактории, уцепиться за призрачную нить, раскрутить ее, выйти на след…
Но нет. Ничего.
Переносицу защекотал невесомый белый пух, зацепился за брови. Северин смахнул его механическим жестом, как досужего хмарьевского комара.
Раскрыл глаза.
Спутники Северина, остановившись, с интересом смотрели на него, ожидая его слова – удалось ли? Удалось ли поймать отзвук, уцепиться за нить?
Даже Жанна. Уж она-то тем более.
– Нет, – покачал головой Северин. – По-прежнему ничего. Идемте… Нам нужно отдохнуть. Получим с лихоборцев то, что нам причитается. А завтра продолжим путь.
В поселении их встречали, как героев. Пиво (хоть и не привычное, «зеленое», хмарьевское) и настойки из лесных даров (хоть и не ставшие привычными, «горькие») лились рекой. С хрустом разваливали на исходящие соком, мерцающие сахарными кристалликами алые полумесяцы небывало огромные (есть и свои положительные стороны у магических влияний) арбузы. Подавали мясное ассорти из копченостей, об истинном происхождении которых Северин мог только догадываться, но почему-то отчетливо вставали перед глазами, прогоняя аппетит, виденные в городе рыжие «столбики» с глазами-бусинками и тонкими хвостами. Подавали также квашеную капусту и сало, приправленное душистыми травами, ягодные соусы и морсы, гороховую похлебку, свежий хлеб, оладьи и, конечно же, главное блюдо на пиру победителей – рубленую адоленятину. Староста ликовал – посланные им следопыты уже успели сообщить о результатах битвы в лощине и даже притащили некоторое количество туш, потребных для пира. Остальное решено было засолить на зиму. А зимы тут, при Моровых Плешах, известно какие – суровые и долгие.
Первым на яства набросился Билкар, приговаривал при этом, у меня, мол, от всех этих баталий аппетит разыгрался, не хотел сперва говорить, но страсть как не люблю всех этих монстров, магией сформированных, опасаюсь как-то…
Билкар уплетал и нахваливал, доверяя его кулинарному вкусу, к пиру присоединились и остальные. Даже Жанна, пригубив чарку разведенной морсом настойки, как-то разрумянилась, ожила. От предложенного радушными хозяевами мясного ассорти, правда, отстранилась с излишней поспешностью. Местных это не огорчило: ну что поделаешь, бабы они бабы и есть, тонкие натуры, понимаешь.
На просьбу предоставить проводника, который проведет отряд к съеденной Мором области, староста отвечал Северину уклончиво, прямо спасителям поселка не отказывая, но и ничего толком не обещая.
В ответ же на прямой Северинов вопрос: не имеется ли каких еще поселений в тех областях, куда они держат путь, и не будет ли возможности нанять проводника на месте, надолго задумался.
Побаюкав в мозолистых руках пивную кружку, попыхтев в бороду, староста одним махом прикончил остатки пива.
Наполнив две чарки настойкой, чокнулся с Северином и выдал следующее:
– Сказывают, ошивается там один. Я сам с ним дела не имел, уж и не знаю, стариковская блажь это или отродясь я человек дурной, нечуткий, но до чего не люблю я эту нелюдь… С людьми-то оно как-то сподручнее, вернее. Свои-то не подставят, а если и подставят – так хоть поймешь за что. За золото там, или за власть, или даже если вот, допустим, за миску похлебки зарежут. Изголодался, стало быть. Свой брат, человек, оно понятно. А нелюдь эта… противные они. Какие-то чужие они нам, мать их… Так бишь о чем я? Обретается там один. В самой Коруховой Чащобе. Скверное место, гиблое. Никто туда не суется. И вам бы не советовал. Вы – парни, сразу видно, бравые, адоленей вон сколько нашинковали – они теперь враз к северам уйдут, к нам соваться перестанут. Они, адолени, такие трусливые, понимаешь, попирдолии…
Староста подпер щеку кулаком, как бы задумавшись. Попробовал затянуть песню, но Северин поспешил вернуть его к теме разговора.
– Сидит, значит, – кивнул староста, – в самой Коруховой Чащобе, понимаешь. Злобная тварь он, этот Герхель, и больше ничего. Себя лесным хозяином почитает. А только я тебе прямо скажу – погнал у нас один малец коз. Да заплутал по сумеркам. Так этот Герхель мальца спужанул да коз наших себе забрал, сожрал, стало быть. Я уж думал мужиков поднять, авось, ежели дроби в него всадить – все равно что человеку, кирдык сразу. Ну, куда им… – староста оглядел присутствующих за столом мужиков. – Ишь, толстомясые… Жрать бы, да пивом упиваться, да девок за бока мять. А девки-то наши, видал, как на твоих молодцов смотрят? Мастер Север, плюнул бы ты, что ли, на Моровые Плеши эти, на кой они тебе сдались? Оставайтесь у нас, так уж и быть, места мы вам сыщем, а дела для вашего брата тут завсегда найдутся. А нашим-то толстомясым на пользу только, поучатся у настоящих воинов. А уж девки-то как рады будут, видал, как засматриваются? Останетесь, а?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});