которых ни в каком союзе с умом или волей не выбраться. И, как видно, не мне одной.
Глава девятая
В учебных планах Театрального института ещё доживала век та особая почтительность к полновесному образованию, которая была присуща Ленинграду и Москве. Именно поэтому для заочников театроведческого факультета по большинству предметов ежевечерне проводились самые что ни на есть очные занятия. Во всяком случае, для тех, кто жил в Ленинграде.
Со студентами группы, в которую я была зачислена (они были лет на двадцать младше меня), сложились дружеские и более чем тёплые отношения. С преподавателями возникали курьёзы. Сидевшую за партой великовозрастную особу поначалу кое-кто из учителей принимал за чиновницу из Министерства образования, явившуюся с ревизией.
Профилирующий предмет – теорию драмы – на курсе вёл умный, элегантный, влюблённый в своё дело профессор Борис Осипович Костелянец. Он с глубоким вниманием выслушивал соображения первокурсников при анализе пьес. Главным его устремлением было сбить студентов со стереотипа суждений, вытащить на свет божий пусть неслаженный, но самобытный взгляд на искусство. Зная о моём возрастном несоответствии группе, он деликатно пёкся о моём авторитете:
– Стоит прислушаться к точке зрения Тамары Владимировны. Она считает: если в пьесе Леонида Леонова «Нашествие» родители поверили не сыну, а молве о том, что он изменник родины, то неизвестно, сын их предал или они его. Вот и попробуем рассмотреть ситуацию при такой исходной позиции…
Я пролистывала уйму учебников и статей по истории театра, зачитывалась «Метаморфозами» Овидия, древнегреческими трагедиями, справлялась с домашними заданиями и через год благополучно перешла на второй курс.
На втором году обучения профессора Костелянца сменила Анна Владимировна Тамарченко. Её появление многое ознаменовало в моей судьбе. Что́ являлось предметом разговора – литература, театр или жизнь, – было не столь уж важно. Любая беседа с ней оставляла глубокий след.
Моей любимой книгой в юности был исторический роман Ольги Форш «Одеты камнем». Разум и чувства героя романа Михаила Бейдемана, сидевшего в одиночке Алексеевского равелина Петропавловской крепости, достигали апогея бескорыстия. Но, так и не дождавшись свободы, он терял рассудок и погибал в каменном каземате. «Неужели всё добытое изнурительной работой духа остаётся в таких случаях безвестным для мира? Неужели так никто никогда и не узнает об откровениях, являвшихся человеку в его пути?» Эти вопросы постоянно мучили меня. Узнав, что Анна Владимировна – автор книги о творчестве Ольги Форш, я подступилась к ней.
– То есть вас интересует, сохраняется ли каким-то образом духовный опыт преходящей и неповторимой индивидуальности или исчезает с физической смертью человека?
– Да, да, да! Именно так!
– По Форш, завоевания духа не исчезают. Так или иначе они сохраняются в общем балансе духовной культуры человечества. В худшем случае становятся навозом истории, обогащающим почву для будущих взлётов творческих натур. Как подтверждение необратимости моральных завоеваний личности у Форш выступает правда истории.
«Правда истории» время от времени подтверждала такое воззрение. При всей своей шаткости оно хоть как-то объясняло судьбу человеческих завоеваний. Я связывала это с памятью об интеллекте и творческом багаже бесславно угасших людей, встреченных в лагерях, и состоянии духа, которое Александр Осипович отразил в формуле: «Потому и умирать не страшно. Потому же и не хочется умирать».
В разговоре после одной из лекций Анна Владимировна Тамарченко предложила мне посетить занятия группы старшекурсников:
– Моя любимая студентка будет читать свою работу. Хочу, чтобы вы её послушали. Сможете?
Конечно же я сказала: «Смогу!»
По каким-то причинам намеченный доклад был заменён. Вместо него свою работу читала прелестная худенькая студентка – Леночка Симонович-Фролова. Только что по экранам страны прошёл фильм «Гамлет» (режиссёр Григорий Козинцев, в главной роли Иннокентий Смоктуновский). Студентка предложила обстоятельный, с умными и тонкими наблюдениями анализ фильма. В частности, в связи с монологом «Быть или не быть?» она доказывала, что после встречи с призраком отца выбор «быть» доставался Гамлету с не меньшей мукой, чем мысль о «не быть». Обсуждение доклада в этой группе проходило значительно жёстче, более взыскательно, чем в той, где занималась я. Как позже выяснилось, у многих студентов этой группы за плечами уже было по одному высшему образованию.
На вопрос Анны Владимировны: «Ну как?» – я ответила:
– Умные, оригинальные, даже артистичные студенты. И ваша ученица понравилась.
Преподавательница пояснила:
– Лена очень одарённый человек. Но доклад моей любимицы Али Яровой перенесён на следующее занятие. Придёте? – И, не дожидаясь моего ответа, продолжила: – Я ведь не случайно вас зову. Хочу уговорить вас экстерном сдать экзамены за второй курс и перейти в эту группу.
Эта идея была логическим продолжением стратегии Нины Николаевны Гороховской, стремившейся выправить мою судьбу. Меня торопили. Я это оценила: к кому же ещё мы обращаем сердце, как не к людям, озабоченным нашей жизнью? И ответила Анне Владимировне признательностью и безоговорочной любовью.
Отныне каждую свободную минуту я тратила на подготовку к экзаменам. Сдала их и со второго курса была переведена на третий, в группу «6-А».
Не в пример предыдущей группе, моё появление здесь в качестве сокурсницы было воспринято как вторжение в уже сбитый, сложившийся круг. Да и по возрасту я сильно смахивала на представителей ретроградного поколения. Одна из студенток вообще встретила меня недвусмысленным хохотком: «В таком возрасте следует сидеть дома». Пока я нащупывала, каким образом следует реагировать на браваду молодого окружения, любимица Анны Владимировны Яровая накинулась на мою обидчицу «аки тигрица», утащила её в угол аудитории, что-то нашептала ей, после чего та принесла извинения.
Группа состояла из ярких, красивых, разных по характеру и вкусам молодых людей. Каждый студент на занятиях представал в особицу. Аля Яровая вдохновенно анализировала финальную мизансцену спектакля белградского драмтеатра «Откровение» по роману Чосича «Раздел». Не догадываясь, что они согнаны фашистами в церковь для сожжения, местные жители в суетном раже продолжают отстаивать друг перед другом свою идейную правоту. И, только осознав, что они все обречены на уничтожение, что даже своды церкви их уже не защитят, они в инстинктивном порыве живых обращают друг к другу протянутые руки и сходятся с флангов, образуя единую «подкову». Эта скульптурно вылепленная мизансцена порыва к единению, в трактовке Яровой, и оставалась шансом человечества в схватке со злом.
Красивая, начитанная Лара Агеева показалась мне дерзкой, когда она назвала плагиатом одну из рекомендованных для прочтения театроведческих статей. Но она тут же подкрепила своё мнение точными ссылками на первоисточник заимствованного, указав имена подлинных авторов и даже номера страниц книг, с которых это было списано. На всю жизнь она преподала мне урок исследовательской тщательности и