Как легко все это может закончиться катастрофой. Как быстро я могу потерять себя, и как легко я могу сломать ее.
Я чувствую это в ней, как и она должна чувствовать это во мне.
Мы оба так боимся конца еще до того, как по-настоящему доберемся до самого начала, но ни один из нас не может остановить это прямо сейчас. Мы слишком разогнались, и никто из нас не знает, где тормоза.
Сердце Элоди бешено колотится. Я чувствую, как ее пульс бьется о мою грудь, и она такая живая и чертовски реальная, что я не могу поверить, что это происходит на самом деле. Она целует меня в ответ, тянет руки, хватается за мои волосы, и моя кровь превращается в нитроглицерин в моих венах. Достаточно одной маленькой искры, и я взорвусь, как гребаная водородная бомба. Она отстраняется, не более чем на долю секунды, чтобы сделать отчаянный вдох, и мой мир раскалывается на части.
Предполагалось, что я буду кукловодом в этом спектакле. Все это должно было происходить в определенном порядке, и я ни в коем случае не должен был терять свой чертов рассудок.
Когда я в последний раз испытывал нечто подобное?
Когда вообще я испытывал нечто подобное?
Элоди издает тихий скулящий звук, когда ее губы снова встречаются с моими, она пальцами крепко сжимает мои волосы, и все замирает и расплывается.
На вкус она как солнечный свет и мед.
Пахнет так же, как в последний раз, когда я был чертовски счастлив.
В моих руках ее маленькая фигурка кажется мне самой важной и ценной вещью, которую я когда-либо держал.
Оторвавшись от её губ, я ныряю вниз, целуя ее шею, зарывшись в её ключицу, и она начинает дрожать так сильно, что мне приходится прижаться лбом к ее щеке, чтобы не пойти дальше.
— Рэн. Рэн. О боже... — она произносит мое имя, задыхаясь, все еще выгибая спину и прижимаясь ко мне так, что становится очень трудно думать здраво. — Какого хрена мы делаем? Что происходит? — стонет она.
— Не знаю. Думал, что знаю, но... — я качаю головой, кладя свои руки так осторожно на ее бедра, что едва чувствую материал ее джинсов на своих ладонях.
Я отстраняюсь, оставляя между нами некоторое пространство.
Мы смотрим друг на друга, ни один из нас не двигается ни на дюйм, пытаясь понять, что же, черт возьми, только что произошло.
Что-то невероятное.
Какой-то сдвиг в нас обоих, который не имеет никакого чертова смысла.
Одно мгновение.
Как может так много измениться в одно мгновение?
Элоди сглатывает.
— Я... я думаю, мне пора идти. — В отчаянии она вскакивает на ноги, полная энергии и электричества, и начинает кружиться по кругу, придерживая волосы, пока осматривает окрестности в поисках...
— Где, черт возьми, мои ботинки?!
— Ты пришла без них, — спокойно напоминаю я ей. Но я не чувствую себя спокойно. Я чувствую себя... дезориентированным. Как будто я плыву по течению, и больше ничего не имеет смысла.
— Вот дерьмо! — Элоди поворачивается еще раз, все еще ища свои туфли, которых там нет, а затем поворачивается ко мне, глядя сердито, как демоница. — Ты не должен был этого делать, — шипит она.
— Я ничего такого не делал. Это ты меня поцеловала.
— Ладно, как скажешь. Нет смысла перекладывать вину на других. Это все еще твоя вина!
— Ха! Я думал, что нет смысла перекладывать вину на других.
— Как ты можешь вот так сидеть? — кричит она. — Как ты можешь не... я не знаю! Реагировать!
Она ведет себя откровенно нелепо, но я знаю, что лучше не говорить ей об этом в лицо. Во всяком случае, не думаю, что смогу произнести эти слова. Элоди рычит, как дикая кошка, бросаясь к лазу, который приведет ее обратно в девичье крыло на четвертом этаже. Я смотрю, как она исчезает в темноте, зная, что должен был рассказать ей о крошечной двери на другой стороне чердака, которая ведет в крыло мальчиков, но мое горло слишком сжалось, чтобы справиться с этим. Я неподвижно сижу на одеяле, глядя на недопитый бокал вина, оставленный Элоди, и пошатываюсь. Проходит час, потом еще один, и свечи гаснут одна за другой.
Когда я наконец встаю и ухожу, мне холодно и больно.
Обратный путь к Бунт-Хаусу, мягко говоря, вызывает во мне недоумение.
Мне нужно было трахнуть её. Это была единственная мысль, которая занимала меня в течение многих недель.
Я хотел разрушить её, но там, на чердаке, стоя на коленях в темноте, я увидел все гораздо яснее, чем раньше. Я пришел к резкому и ужасающему осознанию, которое перевернуло все мое существование с ног на голову.
Я не буду тем, кто разрушит Элоди.
Она будет единственной, кто разрушит меня.
Это знание крепко закрепляется, когда я возвращаюсь в свою комнату и вижу там конверт из манильской бумаги, ожидающий меня на краю кровати. Я разрываюсь по швам, когда читаю полицейский отчет внутри него, ярость, невиданная ранее, сжимает меня между острыми стальными зубами.
Глава 19.
ЭЛОДИ
— ГДЕ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ты спала прошлой ночью?
— Что? — Я открываю глаза и вижу только небо — пушечное, злое, капризное небо, затянутое тучами, обещающими дождь. Карина появляется секундой позже, ее перевернутое лицо материализуется прямо над моим. Ее волосы собраны сзади в пушистый хвост. Все ее лицо — сплошная гримаса. Я сразу же думаю, что она узнала о том, что произошло прошлой ночью, и приехала, чтобы отвезти меня в сумасшедший дом. — Что ты имеешь в виду?
— Я пришла к тебе в половине седьмого, а тебя там не было, — говорит она. —Твоя кровать не выглядела так, будто в ней кто-то спал.
Это одна из многих вещей, которые люди