Читать интересную книгу Классики и психиатры - Ирина Сироткина

47 Сегалин Г.В. Эвропатология личности и творчества Льва Толстого // КА. 1929. Т. 5. Nq 3/4. С. 146–147; Руднев В.И. «Записки сумасшедшего» Л. Толстого // КА. 1929. Т. 5. Nq 1. С. 69–71.

48 Воронский, цит. по: Maguire R.A. Red Virgin Soil: Soviet Literature in The 1920s. Princeton: Princeton U.P., 1968. P. 280–281; одобрение Толстому вынесла Л.Л. Аксельрод (Там же. С. 299).

49 Балабан Н.И. О патологическом в личности Льва Толстого. Критический очерк // Советская психоневрология. 1933. Nq 3 С. 109.

50 Сегалин Г.В. Институт гениального творчества. С. 58–59. Об истории евгеники в России см.: Adams М.В. Eugenics in Russia, 1900–1940 // The Wellborn Science: Eugenics in Germany, France, Brazil and Russia / Ed. M.B. Adams. New York: Oxford U.P., 1990. P. 153–216.

51 Письмо датировано 02.08.1928 г. и находится в Общественном музее Преображенской больницы.

52 Зиновьев П.М. О задачах патографической работы // Сборник памяти П.Б. Ганнушкина. Труды психиатрической клиники 1-го Московского медицинского института. Вып. 4. Москва: ГИЗ биол. и мед. литературы, 1934. С. 415.

53 Ганнушкин П.Б. Клиника психопатий, их статика, динамика, систематика. Москва: Север, 1933. С. 55.

54 Lombroso С. The Man of Genius. London: Walter Scott, 1891. P. ix.

Вместо заключения: патографии и их критика

Жанр патографии — биографии, в центр которой поставлена история болезни, — несмотря на критику, продолжает существовать и пользоваться популярностью. Каждый год появляются новые исследования реальных или предполагаемых болезней знаменитых людей. Недавний бум патографий в нашей стране связывают с отменой как официальных, так и неофициальных табу1. После перестройки вспомнили о Сегалине, были переизданы сначала только некоторые работы из «Клинического архива», а затем и весь журнал целиком! В последнее десятилетие не только переизданы некоторые старые патографии, но и написаны новые2. Патография вновь завоевывает респектабельность под видом особого жанра или типа «медицинско-гуманитарного» исследования. И тот факт, что уже однажды раскритикованные патографии — Гоголя, например, — появляются вновь, почти слово в слово повторяя написанное прежде, красноречиво подтверждает: для этого жанра важно соответствие не «истине», а моменту3.

Патографов, как правило, не интересует то, как и с какими значениями ярлык «душевнобольной» использовался в разное время. Они, по большей части, работают в традиции современной психиатрии и не собираются ни критиковать ее, ни пересматривать. Цель патографии — не критическая, а консервативная: этот жанр служит популяризации психиатрии. При этом амбиции самих психиатров непомерно велики: «И вот теперь мой тяжкий труд закончен» — с облегчением вздыхает один из них, завершив в своей книге патологизацию Радищева, Чаадаева, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Гаршина и Маяковского. «Книга эта не для обывателей, не для любителей копаться в “сегодняшнем окаменелом дерьме”, — продолжает автор. — Эта книга может стать полезной для литературоведов в оценке творчества мастеров литературы с иных позиций, она может явиться и учебным пособием для преподавателей курса психиатрии, и, несомненно, она должна сыграть свою роль при проведении психотерапии творческим самовыражением»4.

На чем основываются эти амбиции? Объекты патографии — выдающиеся люди — не могут не вызвать интерес аудитории. Желая больше узнать о любимом писателе, художнике, актере, читатель патографии заодно узнает и о тех медицинских взглядах, носителем которых является автор. Патографии — самый верный путь к читающей публике, на котором возможна пропаганда медицинских взглядов. Любая публикация, связанная с жизнью и личностью известного человека, всегда найдет читателя. Обычно знаменитая личность настолько избалована вниманием и публики, и авторов, что к огромному объему написанного трудно что-либо добавить. Здесь патографы находятся в лучшем положении: о Шекспире-писателе литературоведами сказано, быть может, все, но что известно о его болезнях? Написать историю болезней Шекспира — цель и скромная, и амбициозная. Скромная — потому, что это только о болезнях. Амбициозная — потому, что о болезнях Шекспира. Патографии создают возможность для медиков включиться в обсуждение великого человека, заняв место наравне с критиками, историками и искусствоведами. Пользуясь своим статусом экспертов в вопросах психики человека, патографы заявляют, что им известно нечто такое, чего неспециалисты знать не могут.

Но патограф не ограничивается тем, что интерпретирует уже известные факты из биографии выдающегося человека в свете его болезни; он в конечном счете хочет объяснить творчество болезнью. Возьмем для иллюстрации одну из самых знаменитых патографий — работу немецкого психиатра, ставшего философом, Карла Ясперса (1883–1969), «Стриндберг и Ван Гог». Книга выросла из курса лекций, который Ясперс читал в Гейдельбергском университете летом 1914 года, сразу после защиты докторской диссертации по медицине. По его словам, в «патографическом курсе речь шла о многочисленных исторических персонажах, которые были больны», в том числе Ван Гоге, Гёльдерлине, Сведенборге и Стриндберге5.

В начале своей работы Ясперс отделяет исследование здоровья Стриндберга от литературоведческого анализа его работ. «Настоящая работа, — пишет он, — не ставит своей целью дать оценку Стриндберга как художника слова. Его дарование драматурга, эстетическая структура его сочинений и их значение вообще не входят в круг рассматриваемых нами вопросов». Однако следующие за этим строки свидетельствуют, напротив, о претензиях психиатра на литературоведческий анализ. «Но Стриндберг, — читаем мы, — был душевнобольным, и мы хотим составить себе ясное представление об этой его душевной болезни. Она была решающим фактором его существования, она была одним из факторов формирования его мировоззрения, она повлияла и на содержание его сочинений»6. Это заявление дает патографу carte blanche на то, чтобы по-своему прочитывать литературные произведения — выискивая там биографические детали, намеки на болезнь, иными словами, редуцируя произведение к симптому. В патографии произведение интерпретируется как продукт болезни — первоначальная скромность автора оборачивается триумфом медицины над искусством.

В наши дни в России практически отсутствует критика лежащей в основе патографии идеи — объяснять особенности творчества характером болезни. Одно из последних известных мне критических исследований вышло еще до перестройки. Его автор, Э.Ю. Соловьев, писал, что под «объективными методами» патографы «понимают разоблачающие упрощения и редукции». Они «превращают творческие истории в патогенные процессы заранее известного типа». Соловьев называл патографию «зеркальной противоположностью герменевтического жизнеописания»: «там, где биограф-герменевтик говорит о самоидентификации, об обретении самости и призвания, биограф-патограф видит растождествление с чуждым и болезненным, которое поначалу воспринималось индивидом как часть его собственного Я»7.

Тем не менее в не столь давнем прошлом раздавались голоса, приводившие несколько аргументов против. Начать с того, что этот вид психиатрических упражнений критиковали за не-этичность: в патографиях считается возможным сказать то, чего не скажешь о живом человеке. Например, можно написать, что Пушкин страдал чрезмерным развитием половых желёз, ближайшие родственники художника М.А. Врубеля были «маньяками» и «алкоголиками», а Маяковский застрял на анальной стадии развития8. Когда же читатели пытаются протестовать, их ждет порою обвинение чуть ли не в ханжестве и обскурантизме. Так, один из них писал по поводу статьи психиатра М.И. Дубиной о Врубеле: «Прочесть ее, конечно, интересно, но после этого чтения остается какое-то тягостное грустно-недоумевающее чувство, какой-то осадок грязного, нехорошего — не по отношению к Врубелю, а по отношению к людям, которые так тщательно и кропотливо копаются в чужих несчастьях, хотя бы во имя науки»9. На это патографы отвечали, что их анализ — научный и объективный, и моральные оценки здесь неуместны. Упомянутый выше Зиновьев считал, что возражения против патографий выдвигаются «с целью оправдать богемные привычки талантливых писателей, художников, артистов, и также их склонность третировать окружающих средних людей». Этот же защитник «среднего человека» писал, что, например, оценка Пушкина как «психопата» «нисколько не умаляет достоинства [поэта]… Надо только отрешиться от элементов морального осуждения, которое, к сожалению, вкладывается в понятие психиатрии»10.