Читать интересную книгу "Желаний своевольный рой". Эротическая литература на французском языке. XV-XXI вв. - Жан Молине

Она сальвадорка. Я по рождению — тоже. Но я там только родился и надолго не задержался, она за мной приехала. Часто во время обедов на тридцать персон в длинном зале с огромным столом и стенами, расписанными натуралистическими пейзажами джунглей, мама рассказывает о том, как выбрала меня. — Так вот, иду я мимо детских кроваток, за мной по пятам — две няньки, я говорю — этого ни за что, поглядите только на его нос, точь-в-точь как морда гималайского медведя; а этот — с малюсенькими глазками, о нем нечего и думать, какой-то карликовый крот; да вы что, не может быть, чтобы вы мне всерьез предлагали эту, сразу видно беспросветную, тупицу, что же из нее вырастет? И тут я увидела его, моего ангелочка, он только меня и ждал, я сразу поняла, что это он, мой человеческий детеныш, тот, кому я дам все, чего не получила сама, маленький брошенный инка с миндалевидными глазами и кожей цвета красной глины.

И мы улетели на самолете. Мне было два года, но весил я не больше девятимесячного младенца. Ночами она не отходила от меня, потому что я орал не умолкая, и, если она оставляла меня одного, я бился головой о стену или сползал на пол и тупо сидел, бессмысленно глядя перед собой, и не переставая раскачивался. Так что моя мама не только красива, она еще и ангельски добра, ей часто об этом говорят. А ведь могла бы и озлобиться. Не знаю, что ей пришлось пережить в Сальвадоре и потом, после того как она приехала во Францию, но думаю, приятного было мало. Но моя мама не желает говорить о неприятных вещах. До чего же это скучно — умирать, говорит она, умирать по-настоящему… А когда я начинаю расспрашивать, она отвечает: поверь мне, милый мой, любимый, солнышко мое, на самом деле, ты не хочешь этого знать, но я могу тебе поклясться, что с тобой такого не случится. Теперь она богата. Как только у нее появились деньги, она сразу забрала меня из приюта. Видишь ли, объяснила она мне, ты — первый нелепый подарок, какой я себе сделала! Моей маме нравится изображать из себя Круэллу[86], но она совсем не такая. Морису, например, она всегда старается угодить. Деньги у нас есть благодаря ему, но она могла бы его и бросить, дом записан на ее имя. Морис старый, кожа у него загорелая, как утиная грудка на гриле, а волосы белоснежные с голубым отливом, одна прядка каштановая. Моя мама его любит — конечно, из-за его денег, но любит. Благодаря ему она может делать то, что ей нравится, — рисовать по шелку, скупать все подряд и заботиться обо мне. Она с ним так ласкова. На улице она крепко держит его под руку и мурлычет что-то по-испански, смешно смотреть на них, когда они идут рядом, — она на голову его выше.

Дом у нас огромный. Моя комната все еще отделана в стиле «Пиратов Карибского моря», хотя для тринадцатилетнего парня это глупо. Мама пригласила дизайнера, чтобы он все переделал, но тот очень занят. Там у меня есть ниша с настоящей хижиной, «Веселый Роджер» и пальма в горшке, которая уже упирается в потолок. Мама хотела даже обезьянку мне подарить, но я отказался, я знаю, что эти животные должны жить на свободе, вдали от людей. До чего же ты хорошо воспитан, сказала она мне, заливаясь смехом, не значит ли это, что я и в самом деле такая замечательная, как люди говорят? Вместо обезьянки я получил паука-птицееда и пару хамелеонов, которых она окрестила Адольфом и Евой.

Я часто приглашаю друзей, и они всегда балдеют от нашего дома. Девчонкам особенно нравится ванная с бежевыми мраморными стенами, с огромным зеркалом, окруженным лампочками, как в театральной гримерке, и с кучей всякой маминой парфюмерии и косметики. Иногда мама показывает им свои платья и позволяет примерить, она очень ловко подгоняет одежду по размеру булавками. Вытаскивает из коробки мятое-перемятое платье, смотрит на него с улыбкой, о чем-то вспоминая, или кидает на пол сразу три вешалки с чем-то шелковым, в оборках, и просит не стесняться. Еще у нее потрясающие ноги, в школе о них легенды ходят, я знаю, что мальчики из нашего класса, когда сидят у нас в гостиной, шеи сворачивают, разглядывая эти два теплых и гладких шедевра природы, затянутых в сетку. И уж совсем спятить можно, когда она читает, лежа в халате на широком диване, и роняет домашнюю туфельку с помпоном — из лебяжьего пуха, сказала она мне, согласись, не могу же я на свои ножки напялить шлепанцы, — оголяя узкую ступню с коралловыми ноготками на длинных пальцах.

Но окончательно мои друзья выпадают в осадок, когда я отодвигаю в сторону картину, которую Морис подарил маме на день рождения — ее портрет верхом, — и открываю спрятанный за ней сейф. У него кодовый замок, но я уже год назад нашел комбинацию: это дата, когда мы с ней приземлились в Руасси, я знаю, что это ее любимые цифры, она ставит на них в лото. Внутри лежат пачки денег, но я ни разу ни одной бумажки не стянул. Зато ожерелье со сверкающими висюльками и браслет словно из замороженных сгустков крови я один раз брал, когда мне нужен был клад для игры, но вернул на место, и никто ничего не заметил. В дальнем правом углу стоит банка, и в ней, в желто-зеленой воде, болтается штука, похожая на зародыш, которого нам показывали на естествознании. Две кругленькие ляжки, крепкое тело и большая голова с дыркой. Да, мои друзья, можно сказать, совсем офигевают, когда я показываю им мамин член.

«Пошли мне, ночь, спасительную ложь» (Луиза Лабэ)

Вильфрид Н’Зонде. Сердце сынов леопарда. Отрывки из романа

Вильфрид Н’Зонде [Wilfried N’Sondé, p. 1969] — родился в Конго, однако детство его прошло в одном из предместий Парижа. Позже он переехал в Берлин. Его первый роман «Сердце сынов леопарда» [ «Le сœ ur des enfants léopards»] вышел в 2007 году и был удостоен премии Пяти континентов как лучшее литературное произведение на французском языке. Главный герой романа, африканский юноша из парижских предместий, задержан по подозрению в убийстве полицейского. В камере он вспоминает своих друзей: темнокожего Дрисса, соседа по лестничной площадке, белую девушку Мирей, предмет его детской привязанности, которая позже переросла в страсть. Вспоминает, как они с ней пытались вырваться из ненавистного окружения, как решили учиться, вместе путешествовали. Но Дрисса внезапно оказался в психиатрической лечебнице, а Мирей решила уехать в Израиль, на родину родителей. Он пытался заглушить боль одиночества наркотиками и алкоголем и однажды в пьяном угаре совершил преступление.

Перевод Сергея Райского. Перевод публикуемого текста выполнен по изданию «W. N’Sondé. Le cœ ur des enfants léopards» [Actes Sud, 2007].

Сердце сынов леопарда

Мирей, о Мирей, свиданье на площади Сен-Мишель, платьице в цветочек, а под ним — запахи твоего тела, я буквально захлебывался в них. Губы твои вкуса тёплого дождя, сладостной отравы, их бархатистый, властный напор. Это ли не вино любви? И Париж — наше королевство — наше уже потому, что мы вместе и нам хорошо, он весь был у наших ног. Мирей, ах Мирей, я оступился, Мирей, я словно сокол с перебитым крылом, словно загнанный в клетку зверь. Я в тюряге, Мирей, в дерьме, на самом дне. Милая моя, моя тайна. Мирей, ах, Мирей, а что такое любовь, Мирей? Кончик моего языка на влажных твоих лепестках, у тебя перехватывает дыхание, трепетание век, губы тоже подрагивают; в порыве страсти пальцы твои впиваются мне в затылок, не позволяя поднять голову. И вот уже вся ты начинаешь таять под жаром моего тела. Мирей вздымается и опадает словно волна, а мое вожделение врывается в пучину этого урагана, и твой шепот: еще, еще. Я увлекаю тебя за собой в этот сладостный катаклизм. Симфония вскриков и вздохов. Это ли не гимн любви? И никаких тебе «я люблю», иначе ты была бы не ты. Мирей, а послеполуденные часы у меня в каморке на десятом этаже, весь Париж под нами, желтые лучи солнца, твое обнаженное тело в капельках пота, это ли не подлинные жемчуга любви!

Я боготворил ее бледную в сравнении с моей кожу, полупрозрачную на груди, и голубые ленточки вен под ней; я неспешно повторял их извивы кончиком языка, этот коктейль из смешинок с привкусом страсти был ее любимым лакомством. И когда я в сотый раз принимался ей рассказывать, каким уродством казались мне в детстве проступающие вены на руках у белых людей, она неизменно покачивала головой с блуждающей полуулыбкой на губах.

Властительница моих суббот, тебе непременно нужно было видеть мои глаза в тот самый миг, когда все вокруг вдруг ослепительно вспыхивало и я проливался в твоей глубине. Ты шумно дышала и пристально наблюдала за мной. В твоих глазах плясал ноябрь, зеленые, серые, медные искорки, сосочки на холмиках грудей подрагивали и наливались под твоими пальчиками. Трепет моих губ, белые серпики в прищуре век — все это ты почитала своими трофеями, шепча мне об этом, ты вся заливалась краской, ты прятала глаза и спешила укрыться у меня под мышкой, словно облако дурманящих запахов помогало тебе глубже заглянуть в себя, это ли не наркотик любви!