кости их очень отличаются от современных.
– Не довелось.
– Ознакомьтесь. Братство старается быть в курсе последних новостей в науке. И если взять за отправную точку факт, что в древние времена древние люди разошлись по разным землям, а после изменялись сообразно эволюционной гипотезе… вы о ней-то слышали?
– Слышал, – признался Чарльз.
А ведь Авель не идет дальше.
Ждет.
Чего? Разговор так интересен? Или тянет время? Готовят очередную сцену.
– Вот. Таким образом можно объяснить появление разных рас. И то, что существуют полукровки, лишь подтверждает эту теорию. Правда, в прочих частях мира люди вытеснили орков и сиу, и иных, если таковые были, что ясно свидетельствует о превосходстве нашей расы над прочими[1].
– Полагаете?
– Уверен. И думаю, что вы сами это знаете. Идемте. Вы должны увидеть это. Уже недалеко.
Недалеко.
Глубоко.
Поворот, который до того скрывался в глубокой тени. И лестница. Ровные ступени. Подобие перил, которое приделали к камню. Стало быть, ею пользуются часто. Скобы в стене. Факелы. И свет их яркий, ровный.
Душно.
Огонь пожирает воздух, и дышать становится тяжело. Не спасают и черные окна воздуховодов, которые открываются над факелами. Чарльзу приходится дышать ртом. Кожа покрывается потом, и он, крупный, бисерный, катится за воротничок.
Воротник сразу пропитался этой влагой.
И рубашка тоже.
Ниже.
Еще ниже.
Лестница винтовая. И кажется, совсем скоро она проберется до самого центра Земли.
– Чарльз. – Перед очередной дверью Авель остановился. – В ином случае ваш путь сюда занял бы годы, но сейчас… сейчас нам нужно спешить. И потому вам оказана небывалая честь.
Вот без этой чести Чарльз бы неплохо обошелся. Но он лишь кивнул.
– Вы либо станете одним из нас. – Теперь провожатый не скрывал угрозы. – Сердцем и душой. Либо… останетесь здесь.
– Надеюсь, выбор будет несложным. – Чарльз очаровательно улыбнулся.
Все же иногда воспитание – это хорошо.
Дверь отворилась беззвучно. И Авель отступил, предоставив Чарльзу сделать шаг. Екает сердце. И страшно становится. Страх иррациональный, Чарльз справляется с ним легко, но он есть.
Что там?
Очередной зал?
Балахоны? Маски? Продолжение игры? Очередная тайная тайна? Это как… как подарок распаковывать, когда под слоем бумаги второй, потом третий и четвертый. И появляется мыслишка, что до сути ты точно не доберешься.
Не в этой жизни.
Чарльз переступил порог и прищурился.
Ярко. Надо же, до чего яркий свет… и вовсе не факелы. Факелы остались за дверью, что захлопнулась за его спиной. А здесь электрические лампы. Висят переспелыми грушами.
Дышать тоже легче.
Что-то там наверху гудит, но света много, и из-за него не разглядеть, что именно.
Зал?
Несомненно. Один из нескольких. Неправильная форма. Тот же камень, но вычищенный, выскобленный докрасна. Кое-где его прикрывают полки. И на полках стоят камни причудливых форм.
Люди?
В первое мгновенье показалось, что никого нет. Но затем Чарльз ощутил взгляд. Такой холодный. Внимательный. Оценивающий?
Пожалуй.
И оценивать будут его.
Проклятье, а ведь он и вправду может не вернуться. Вот Милисента расстроится-то… и сам дурак. Как есть. Но что уж теперь переживать? Поздно.
– Эй. – Чарльз оглянулся, чтобы убедиться, что дверь заперта. И Авель, кем бы он там ни был на самом деле, входить не стал. – Есть тут кто?
Он сделал шаг.
Что еще?
Столы. Длинные столы из тех, которым место в госпитале. Стоят, поблескивают металлом. Меж ними – столики, тоже из госпиталя. Инструмент прикрыт, но Чарльз знает, он там есть.
И тело на столе.
На самом дальнем. Оно лежит под простыней, которая лишь обрисовывает очертания. Что это? Проверка? Глупая шутка?
– Эй… – Голос тает и теряется. Пещера велика и формы неправильной. Она изгибается, уходя куда-то дальше, но пока не рассмотреть, куда именно. – Есть тут кто?
Еще шаг. Теперь становятся видны шкафы, высокие, в потолок. Со стеклянными дверцами, за которыми выстроились черепа. Они пялятся на Чарльза темными провалами глазниц.
И скалятся.
Человеческие? Он не настолько хорошо знает анатомию, чтобы утверждать со всей определенностью. А тело на столе неподвижно. И… тянет убрать простыню.
Рука сама к ней тянется. И замирает.
Старая студенческая шутка? За такие и зубы выбить можно, но…
Простыня съезжает. И нет, не шутка. Девушка мертва. Какое смутно знакомое лицо. Чарльз ее видел? Определенно. Бледненькое. И румянца нет. Косметики. Голова обрита, поэтому и черты искажаются. Это та, которая… смирная такая.
– За что ее? – Вопрос Чарльз задал в никуда, но его услышали.
– Эксперимент, – спокойно ответили ему. И затем из сумрака пещеры, того, что начинался за шкафами, выглянул человек. – Всего-навсего эксперимент.
– Над людьми?
Шея у девушки тонкая. И синяки на ней, которые кажутся яркими, словно кто-то испачкал руку в варенье, прежде чем схватиться за эту шею.
Кто?
Синяки есть и на плечах.
На ребрах.
– Если хочешь изменить мир для людей, то и опыты надо ставить над ними. – Человек приближался медленно. Он шел, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух.
Болен?
Чарльз прищурился.
– Кто вы?
– Разве имя имеет значение?
– Пожалуй, нет. – Он прикрыл девушку, которую больше не волновала ее нагота. – Но надо же мне как-то вас называть. Брат? Братом, простите, не могу.
– Мне говорили, что вы весьма, как бы это выразиться… щепетильны?
– Чистоплюй?
– Именно.
– У всех есть недостатки. – Чарльз повернулся к шкафам. – Это черепа ваших жертв?
– Что? Жертв? Тогда уж не моих. – Человек засмеялся хриплым дребезжащим смехом. – Это, скорее, жертвы науки. Еще то чудовище.
– Большее, чем люди?
– От людей она неотделима. Люди… они всегда желали знать. Почему солнце садится и восходит. Почему идет дождь. Почему земля родит. Почему случаются болезни. Тысячи, тысячи тысяч вопросов, которые породили науку, а уж она в свою очередь – новые вопросы. Процесс познания неотделим от разума. – Человек коснулся пальцем лба.
И наконец-то подошел достаточно близко, чтобы можно было его разглядеть.
– Кто вы?
Невысокий. Сутуловатый. И сутулость эта какая-то странная. Складки плаща, в который человек кутается, не скрывают ее, наоборот, даже подчеркивают, что левое плечо у него выше правого. Что руку он поджимает к груди, а сама грудь будто утоплена в тело. Правая рука стискивает рукоять трости, простую, без фигур и серебра. И она нужна не для красоты – для опоры.
– Тот, кто должен был умереть.
– При пожаре? Много лет назад?
Лицо у него ровное, с кожей гладкой, которая бывает лишь у людей юных. И это тоже кажется неестественным. Даже не маска – хуже.
Это лицо притворяется настоящим.
– Вы и о том знаете? Орвуд? – Губа человека дернулась. – Конечно, больше некому… предатель.
– Почему?
– Вы ведь вхожи в его