но это отняло бы лишние минуты, а тут была дорога каждая секунда. Хорошо и то, что все, не раздумывая, бросились вашу могилу разрывать. Пролежи вы в ней ещё минут пять, и всё было бы кончено. В рубашке вы родились! Я думаю, что дня через три вы уже подняться сможете. Была асфиксия, и тяжёлая, а сердце-то у вас не совсем хорошее. Вот и сейчас всё время перебои, так что вам придётся полежать. Будут около вас дежурить сёстры, а вы лежите. Сейчас вам ещё укол сделают. У Иванова дело лучше.
— Да вы что, смеётесь? Мне сегодня нужно ехать.
— Ну, сегодня ничего не выйдет. Думаю, что и завтра тоже, может быть, послезавтра я вам и разрешу встать, да и то — после моего осмотра, а, чтобы вы не вздумали нарушать мой приказ, я около вас часового поставлю. Катюша, будешь мне головой за командира отвечать! Не отходи от него до вечера ни на шаг, и пока никого к нему ни с какими делами не допускай. Поняла? Ну, я на тебя надеюсь. Я пришлю лекарство, пусть пьёт по столовой ложке каждые три часа. Вечером я смену пришлю. Пока, до свидания, товарищ командир. Пойду обход делать, да к Иванову зайду. У него дело осложняется тем, что сломана нога, видимо, упал тяжёлый камень, Картавцев её уже загипсовал. Ему придётся полежать, а он всё в полк рвётся.
Вот таким образом и остался Борис с глазу на глаз со своей молоденькой сиделкой. Именно тогда Катя Шуйская, стараясь не давать говорить больному, рассказала ему свою историю.
— Родилась я в семье железнодорожников в 1922 году, была по счёту третьей. После меня родилось ещё двое детей — сестра и брат. Из тех, что родились до меня, — один умер маленьким, самая старшая сестра замужем. Все мы, как я себя помню, жили в городе Пензе, раньше родители жили на каком-то разъезде. Я окончила фельдшерско-акушерскую школу в 1938 году. Меня направили работать в Пензенскую областную больницу. Полгода работала я палатной сестрой в хирургическом отделении, а с 1939 года стала операционной сестрой. В июле 1941 года меня призвали в армию, я попала в медсанбат № 24. Моему появлению в операционно-перевязочном взводе очень образовалась Елизавета Васильевна Наумова. Кроме неё, я была единственной, все остальные медсёстры, работающие сейчас операционными и перевязочными, до войны с хирургией дела не имели. Ну, а дальше вы знаете.
Но Алёшкину почему-то хотелось узнать о её жизни в батальоне как можно подробнее.
После обеда, принесённого Игнатьичем, он стал просить Катю рассказать ему о том, как проходила её служба в медсанбате. Шуйская сперва покраснела и довольно сердито сказала, что тут ничего интересного нет, а кроме того, ему, больному, после обеда следует спать, а ей нужно пойти к старшей операционной сестре Наумовой, доложить, что по приказанию Прокофьевой она будет дежурить до вечера и в операционную выйдет на ночь.
Борис промолчал, как будто соглашаясь с её доводами. Внутренне обрадовался, что она уйдёт, и, дождавшись этого, попробовал сесть. Сидя на кровати, он чувствовал, что в ушах шумело, голова кружилась, сердце билось неровно, но тем не менее стало понятно, что всё страшное уже позади. Он немедленно послал Игнатьича за Скуратовым и Сковородой, попросил позвать и комиссара. Когда те появились, Алёшкин уже снова лежал. Он сказал вошедшим:
— Я всё больше убеждаюсь в том, что нам надо скорей покинуть это место. Не сегодня так завтра совершенно случайно какой-нибудь немецкий самолёт накроет медсанбат серией бомб, и тогда не только не уцелеем мы, но погибнут и раненые, и всё наше имущество. Не будем ждать разрешения свыше. Вы, товарищ Сковорода, возьмите ещё двадцать человек и немедленно отправляйтесь на новое место в помощь Прохорову, готовьте дорогу и площадку для палаток. Срок для окончания всех этих работ — двое суток. А вы, товарищ Скуратов, заготовьте приказ по медсанбату о передислокации и проследите за тем, чтобы в течение суток всё лишнее — запасные неиспользуемые палатки, которые можно снять без ущерба для дела, вещи, продукты и большая часть медицинского имущества были подготовлены к переезду и погружены в свободные машины, в ППМ оставить только по одной машине. Там сейчас раненых поступает мало.
Обсудив ещё кое-какие вопросы и подписав требования на получение продуктов и медикаментов, Алёшкин почувствовал себя очень уставшим. Его клонило в сон, впрочем, этому, может быть, способствовало и то лекарство, которым его напоила после обеда перед уходом Шуйская. Вскоре он заснул.
Проснулся Борис, наверно, часа через четыре, было уже совсем темно. Он почувствовал себя совершенно здоровым. Шум в ушах и голове прекратился, силы как будто восстановились полностью. Конечно, первое, что он хотел сделать, это встать. Но едва он пошевельнулся, как почувствовал на своей руке маленькую твёрдую руку, и сразу же догадался, что это рука Кати. Повернувшись на спину, продолжая держать эту руку, увидел сидевшую рядом с его постелью девушку, уже одетую в белый халат и с шапочкой на голове.
— Проснулись, товарищ комбат? Ну, как вы себя чувствуете? — не отнимая руки, спросила она.
— Отлично, Катюша, хоть сейчас за стол!
— Ну, нет, сегодня вам ещё придётся полежать. Зинаида Николаевна сказала, чтобы вы до завтра и не думали вставать. Вон под кроватью и утка, и судно стоит, — чуть смущаясь, сказала она.
Почему-то и Борис смутился.
— Да сейчас особенно и делать нечего: раненых поступает мало, вполне справляются и без вас. Скоро и я должна идти на дежурство, меня сменит Люба из госпитального взвода.
— Ладно, — примирительно ответил Алёшкин, — с такой сиделкой не поспоришь. А вот Любу посылать не надо, я и так спокойно спать буду. Послушаюсь тебя, полежу, но только с одним условием: расскажи мне всё про себя.
— Так я уже всё рассказала!
— Ну нет, ты мне рассказала про свою жизнь, а про то, как жила в медсанбате, про Красавина ничего не говорила. Что он, пишет? Где он сейчас?
— А вам это интересно?
— Конечно, а то зачем бы я спрашивал.
— А вы смеяться надо мной потом не будете?
— Ну что ты говоришь! Зачем же я буду над тобой смеяться?
Несколько минут девушка молчала, то ли собираясь с мыслями, то ли вспоминая свою коротенькую жизнь, то ли всё-таки не решаясь рассказать про неё. Всё это время Борис держал Катю за руку. Наконец, она заговорила. Наверно, способствовала этому темнота, ведь они даже не видели лиц друг друга. А может быть, ещё и то, что в домике,