их интенсивные институты, основанные на родстве, средневековые европейцы обретали все большую и большую мобильность, как с точки зрения выбора межличностных отношений, так и в смысле выбора места жительства. Избавившись от семейных обязательств и унаследованной взаимозависимости, люди начали сами выбирать себе близких — друзей, супругов, деловых партнеров и даже покровителей — и выстраивать собственные сети взаимоотношений. Такая свобода способствовала мобильности в смысле выбора места жительства: отдельные люди и целые нуклеарные семьи переезжали в новые земли и встраивались в растущие городские сообщества. Это сделало возможным развитие и распространение добровольных объединений, включая новые религиозные организации, а также новые институты, такие как наделенные хартиями города, профессиональные гильдии и университеты[316]. Эти тенденции, опирающиеся на психологические изменения, которые я более подробно рассмотрю в следующих семи главах, положили начало городской, коммерческой и правовой революциям эпохи Высокого Средневековья[317].
Влияние изменений в обществе на саму Церковь очень любопытно, поскольку оно представляет собой своего рода механизм обратной связи между социальными и психологическими сдвигами, вызванными БСП, и последующей эволюцией католических институтов. Например, ранние монастыри англосаксонской Англии, существовавшие еще до прибытия посланников папы Григория около 600 г., как правило, представляли собой семейные предприятия. Должности настоятеля или настоятельницы переходили от брата к брату или от матери к дочери. В Ирландии эта практика сохранялась веками, поскольку монастырями управляли богатые кланы, которые передавали их по наследству как коллективную собственность[318]. Однако разрушение основанных на родстве институтов в сочетании с тем, что детей священников в конечном итоге признали незаконнорожденными, постепенно привело к вытеснению этих мощных элементов интенсивного родства из церковной организации. Многие монастыри требовали от нового послушника разрыва родственных уз в качестве условия принятия в обитель, что заставляло его выбирать между Церковью и своей семьей. Начиная с момента основания аббатства Клюни (910) и все в большей мере после возникновения Цистерцианского ордена (1098), монастыри меньше напоминали клановые владения и больше — негосударственные организации с демократическими выборами настоятелей, письменными уставами и иерархией дочерних обителей с ее постепенно менявшимся балансом между местной независимостью и централизацией[319].
Проводимая Церковью БСП преобразила европейскую семью в ходе процесса, который в основном завершился 500 лет назад. Но действительно ли это повлияло на нашу сегодняшнюю психологию? Важно ли взросление в окружении менее интенсивных основанных на родстве институтов для мотивации, восприятия, эмоций, особенностей мышления и представлений о собственной идентичности? Есть ли способ проследить причинно-следственную связь между психологическим разнообразием современных людей и прошлыми действиями Церкви?
6. Психологические различия, семьи и Церковь
Семьи представляют собой первый институт, с которым мы сталкиваемся, родившись на свет, и в почти всех обществах они до недавнего времени обеспечивали основной организационный каркас для жизни большинства людей. Таким образом, вполне логично, что они могут играть центральную роль в формировании нашего разума и поведения. В главе 1 я рассказал о психологических различиях между представителями разных культур в вопросах от индивидуализма, конформности и вины до обобщенного доверия, аналитического мышления и использования намерений в моральных суждениях. Здесь я начну приводить доказательства того, что эта психологическая изменчивость отчасти возникает по мере того, как наш разум адаптируется и притирается к сформированной культурой среде, с которой мы сталкиваемся, особенно в период взросления. Мы увидим, как интенсивные институты, основанные на родстве, влияют на психику людей и, в частности, как демонтаж Церковью интенсивного родства в средневековой Европе случайно подтолкнул европейцев, а позже и население других континентов к психологии человека Запада.
Для этого я сначала опишу два способа оценки интенсивности основанных на родстве институтов различных этнолингвистических групп и стран по всему миру. Затем я в самых общих чертах покажу, как интенсивность родства может объяснять значительную часть межкультурных психологических различий, показанных в главе 1. Вы увидите, что чем слабее сегодня у популяции традиционные институты, основанные на родстве, тем психологически ближе ее члены к людям Запада. Затем я использую данные о хронологии распространения влияния Церкви, чтобы оценить продолжительность воздействия брачно-семейной программы на каждую страну мира. Воспринимайте это как дозу БСП, зависящую от числа веков пребывания страны под влиянием Церкви. Зная эту историческую дозировку, мы прежде всего убедимся, что чем больше доза БСП, полученная популяцией, тем слабее в ней основанные на родстве институты. Наконец, мы напрямую свяжем эти дозы БСП с современными психологическими различиями. Поразительным образом, чем выше историческая доза БСП для той или иной популяции, тем сильнее ее члены сегодня походят в психологическом плане на людей Запада.
В следующей главе я сосредоточусь на психологических различиях внутри Европы и даже внутри отдельных европейских стран, а также внутри Китая и Индии. Этот анализ не только подтверждает предполагаемую взаимосвязь между психологическими различиями и как интенсивностью родства, так и влиянием Церкви; он должен также полностью обезопасить вас от закрепления в вашем сознании дихотомии «люди Запада против всех остальных». Мы не наблюдаем неизменных или фундаментальных различий между разными народами; вместо этого мы продолжаем следить за тем, как в разных регионах планеты на протяжении веков идет непрекращающийся процесс культурной эволюции, на который влияют множество разных факторов.
Интенсивность родства и психология
Взаимосвязь между интенсивностью родства и психологией была систематически изучена моей научной группой, в которую входят экономисты Джонатан Шульц, Думан Бахрами-Рад и Джонатан Бошамп, а также моим коллегой Беньямином Энке, которого вдохновили идеи, изложенные в этой книге. Следуя по стопам этих ученых, мы будем оценивать интенсивность родства, используя как существование традиционных связанных с родством норм, так и фактическую частоту кузенных браков для различных популяций. Первый подход сводит антропологические данные из «Этнографического атласа» в единый для каждой популяции показатель, который я назову индексом интенсивности родства (ИИР). ИИР объединяет данные о кузенных браках, нуклеарных семьях, билинейном счете родства, неолокальном месте жительства и моногамном браке (в противоположность полигинии), суммированные в таблице 5.1, с информацией о кланах и обычаях вступления в брак в рамках определенного сообщества (эндогамия). Таким образом, ИИР отражает историческую (или традиционную) интенсивность основанных на родстве институтов у популяций со всего мира, а не практики XXI в. Средняя временная отметка, которой соответствуют антропологические данные «Атласа», — это примерно 1900 год, так что около столетия разделяет моменты, когда наблюдалась такая историческая интенсивность родства и когда были проведены наши психологические замеры.
Исторические институты вроде родства могут по-разному влиять на современную психологию. Самый очевидный путь — это их живучесть, а основанные на родстве институты поразительно долговечны. Используя данные недавних общемировых исследований, мы