Читать интересную книгу Августин. Беспокойное сердце - Тронд Берг Эриксен

В Риме родовые боги соединились с городскими, и Рим стал образцом для всего государства Римская империя взяла свое начало от Рима и управлялась тоже оттуда. Империя не была единой ни этнически, ни географически и первоначально охватывала те земли и те народы, над которыми город Рим мог господствовать в любое время. Рим был не обычным городом, он был столицей мира. Государство больше зависело от этого города, чем более поздние государства зависели от своих столиц.

Государство было Римом, а Рим был Капитолием — местом пребывания богов, главным образом Юпитера. Поэтому разграбление Рима Аларихом изменило всю картину мира. Язычники винили в этом христиан и говорили, что христиане отвлекали внимание римлян от гражданского Долга и что судьба Рима была связана с богами Капитолия. Боги, которых христиане предали и покинули, отомстили за себя Римской империи.

Собственно, боги были преданы не народом, а императором. Волузиан и Марцеллин призывали Августина объяснить им, каким образом религия, учившая «Не отвечай несправедливостью на несправедливость» и *<Подставь Другую щеку!» могла служить фундаментом сильной Римской империи. Как можно было основать государство с помощью подобной пацифистской болтовни? Неужели правда, что христианские добродетели неизбежно тянули за собой гибель империи?

Никоим образом, говорит Августин: когда изучаешь историю, видишь, какие несчастья обрушивались на римлян, когда они поклонялись языческим богам задолго до того, как их вытеснило христианство (О граде Бож. II, 3; III, 31). Во–первых, многие язычники говорили то же самое, что христиане, и, во–вторых, христианские добродетели спасли государство, так как моральная испорченность язычников фактически ослабила его (О граде Бож. I, 33). Лучшие из христиан были лучшими гражданами, говорит Августин.

Умеренность, сила, чистота, дружба, справедливость и согласие ценились и старыми римлянами, и новыми христианами. Отказ Рима от чистых гражданских добродетелей показывает, что христианские добродетели, в конечном счете, имели более высокую цель. Мирские добродетели могут помочь достичь временной цели, но христианские добродетели приведут к цели вечной. То есть эти два вида добродетелей ведут к достижению разных результатов. Христианские дбродетели — это добродетели, не связанные с временным обществом.

Августин находит падению Рима место в мировой истории. Но не в той мировой истории, которую писали римские историки. Это полный драматизма христианский рассказ о плане Бога–Творца по спасению людей. Единство рассказа держится не на центральном положении Рима, а на универсальном плане Бога–Творца. По Августину, смысл мировой истории в том, чтобы подготовить почву для общества святых. Задача добродетели не в защите города Рима, а в улучшении Небесного Иерусалима. Весь мир создан только для этой цели.

Понятие Августина об обществе святых потенциально включает в себя весь род человеческий, всю историю. Не падение Трои дало начало Божию граду, но бунт Люцифера, сделавший необходимым восполнить число ангелов. Все, что случается и существует, может быть объяснено намерением Бога заполнить Небесный Иерусалим спасенными. Мировая история, по Августину, — это «история этого мира» (saeculum), но она также зависит и от «плана мирового порядка» (ordo temporum, О граде Бож. IV, 33).

Вслед за Платоном и Цицероном Августин употребляет слово «справедливость» для обозначения того, что делает общество настоящим обществом. Справедливость — это предпосылка гармонии в обществе. Harmonia (мир и терпимость) предусматривает «единодушие» — concordia — когда все сердца бьются в унисон. Рим пал уже давно, утверждает Августин. Рим перестал существовать как общество, когда исчезла справедливость. Он находит, или полагает, что нашел, у Цицерона подтверждение этому положению. Строго говоря, Римская империя никогда не представляла собой общества, потому что там никогда не было истинной справедливости. Если понимать Августина буквально, это должно означать, что есть только одно настоящее общество, а именно, град Божий. Потому что только там справедливость будет реализована полностью.

За шестьсот пятьдесят лет до Августина Аристотель собрал сто пятьдесят восемь конституций стран Средиземноморья, чтобы выбрать лучшую конституцию и лучшее государственное устройство. Но Августин думал только о двух — граде Божием и граде земном. Все люди через Адама состоят в родстве друг с другом. Это означает, что социальное единство зависит от способности людей искупить грех Адама. Как Церковь является телом Христовым, так Адам является телом человечества. Все люди — братья и сестры. Это родство — и метафора, и мистический факт. В Христе воссоздаются семейные узы. В обряде причастия хлеб преломляется на много частей, прежде чем он соединится в едином теле, и вино из одного сосуда пьют много ртов, прежде чем оно станет кровью Христовой в теле общины.

Раздвоенность воли Адама персонифицирована в следующем поколении; Каин и Авель были братьями, но ими Управляли разные воли и разная любовь. Достаточно узнать, что народ любит, чтобы понять, что это за народ, говорит Августин (О граде Бож. XIX, 24). Поведение людей является образцом двух типов общества, которое останется смешанным до Судного дня (Об обуч. оглаш. 31). Авель любил добро, Каин — зло. Авель не построил града, но воспринимал эту жизнь как странствие пилигрима. Нельзя быть привязанным к земле слишком тесными узами (О граде Бож. XV, 1).

Берущие пример с Каина или Авеля строят соответственно град земной и град Божий. Есть временный град и есть вечный. Августин ссылается на псалом 84, 7; град Божий — civitas Dei — понимается как «народ Твой» — plebs Тua. Люди неблагочестивые и люди, живущие в Боге, — два разных народа (Об ист. рел. 50). Любовь к миру и любовь к Господу создает два принципиально разных общества (О граде Бож. XIV, 28). Одно отдает себя в руки Господа. Другое бунтует против Его воли. Одно—мирное, другое — воинственное. Одно существует ради ближнего. Другое алчет собственной выгоды.

До того, как эта двойственность стала заметна среди людей, она уже была очевидна среди ангелов. Падение Люцифера предсказало и грехопадение, И Потоп, и убийство Каином брата. Общество Люцифера и общество Бога универсальны. Они существуют бок о бок, и до Судного Дня невозможно понять, какому из этих двух порядков принадлежит кто–то или что–то. Одно их название — города или грады — уже говорит об их мистическом содержании. Августин пользуется также и символами: «Иерусалим» — это город мира, а «Вавилон» — город столпотворения, хаоса. Учение о двух градах, о двух видах любви, о «Иерусалиме» и «Вавилоне», Авеле и Каине четко сформулировано и в «Толковании на Псалмы», написанном в то же время (Толков, на Пс. 64,2; О Кн. Быт. XI, 15).

По Августину, людям предначертано быть жителями одного из этих градов. Бог уже определил, сколько людей присоединится к сонму святых (Письма, 186, 25). Другой альтернативы благодати и погибели не существует. Либо человек признает Бога своим царем, либо он повинуется Диаволу. Последнее сообщество людей, строго говоря, не общество, а, скорее, пародия на него. Только град Божий заслуживает того, чтобы называться обществом в полном смысле этого слова (О граде Бож. XIX, 23).

Civitas Dei — это Царство благодати Божией и Книга Откровения Небесного Иерусалима. Civitas terrena — сумма тех, кто живет «по плоти». Это царство насилия, хаоса и злобы. Но оба «града» — это мистические величины. Оба града восходят к тем событиям на Небесах, которые произошли еще до Сотворения мира, а именно, к намерению Господа в отношении людей и падению Люцифера. Это деление на две части — главный структурный принцип для всего необъятного материала, представленного Августином.

Первые пять книг трактата «О граде Божием» направлены против римских патриотов, обвиняющих христианство в гибели империи. Следующие пять книг направлены против языческих философов и их учения о демонах. Эти десять книг защищают монотеизм против политеизма и веры в демонов. Главный изъян политеизма, его ошибка в том, что он путает Творение с Творцом (О граде Бож. VII, 30). В последних двенадцати книгах Августин излагает христианскую догматику и философию истории в более позитивном ключе.

Этот громадный трактат трудно читать из–за несдержанных выпадов и искусственных демагогических аргументов. Ради пользы дела Августин, не колеблясь, бросает перец в глаза язычникам. Мы понимаем, что горячность епископа отражает температуру перебранки между приверженцами старой и новой веры в его время. В последних четырех книгах рассказывается о различных исторических периодах, о Судном Дне и Тысячелетнем царстве. Августин пытается внушить своим единоверцам доверие к будущему и напугать врагов историческим богословием, которое кончается судом над всем миром. Только здесь он отказывается от мистического спиритуализма, чтобы подчеркнуть физическую действительность и страданий, и благодати.