за большой чашей с низкой подставкой и двумя ручками; священник, склонившись, что-то примерял к лицу. Вода в чаше была красной. Рясу священника пятнали следы подошв.
– Подойдет? – спросила монахиня. Ее лица Дима не видел.
– Думаю, да.
– Хорошо?
– Идеально.
Священник разогнулся, и у Димы что-то заклинило в голове – у священника было другое лицо.
Лицо монахини.
Диму снова толкнули, больно хлопнули по шее, течение потащило вперед. Очередь двигалась, не останавливаясь. Дима обернулся, чтобы понять, кто его ударил.
Лица представлялись смазанными пятнами. Если присмотреться – а он очень старался, – то они обретали резкие черты, но лишь на секунду, чтобы снова расползтись мазками губ, щек, глаз. Что-то чудовищно необъяснимое творилось с людьми в очереди.
У него подкашивались ноги. От страха, от слабости, от мерзкого запаха гнили… с примесью ладана.
– Ты мигаешь, – сказала девочка с подпаленными ресницами.
Дима хватанул ртом воздуха.
– Что?
– Веришь и не веришь. Включить, выключить.
– Да что происходит?!
– Много будешь знать, будешь старше деда своего [18]!
Девочка показала язык и отвернулась. Она стояла к Диме спиной, и он задался вопросом, как она умудрялась смотреть прямо ему в глаза, если ее туловище последнюю минуту оставалось неподвижным.
– Я ведь ничего не сделал… ничего плохого…
– Это не имеет значения, – ответил лысеющий мужчина. Теперь он стоял справа – охранник или такой же мученик?
– А что имеет?
Мужчина пожал плечами. Его пустые глаза слезились.
– Ничего.
«Да что же это…»
Дима достал пачку, выдернул сигарету, сломал в спешке, бросил под ноги, достал вторую, и плевать, что нельзя, что осудят, обругают, проклянут; спички густо шипели, не загораясь; голову обволокло серное облако. Он чертыхнулся и далеко зашвырнул пачку с коробком, они исчезли в толпе.
Очередь сделала круг. Вывела к иконе.
Дима не сразу понял, что икону перевернули исподом к зрителю, – глаза Маркианы, которые запомнились ему усталыми и добрыми, смотрели в стену. Изнанку рамы покрывали зеленоватые пятна гнили, в углах белела толстая пушистая паутина. Люди двигались в направлении прямоугольника черного вампирского цвета, который высасывал свет.
Воздух взорвался аритмичным колокольным звоном, и Дима едва не закричал. Над куполом взвились вороны. Дима рванулся из силков. Лысеющий мужчина качнулся вперед, старушка перед ним отклонилась назад, со всех сторон навалился смрад людских тел, затрещали ребра, но Дима нашел лазейку – левая рука на плечо мужчины, правая – на голову седовласого старика, и вверх, как отжиматься на брусьях… Он поднялся над толпой с победным криком и увидел, что очередь разлилась до самого забора, выплеснулась за ворота. Озеро грешников. Ряды сошлись плотнее, сомкнулись на его ногах, в бедре болезненно хрустнуло, и Дима застонал. Его словно по пояс залили бетоном и дождались, пока он высохнет. Голова металась из стороны в сторону, будто язык колокола, с губ срывалась белая пена, а потом…
Потом он увидел Настю.
Настя стояла на противоположной стороне улицы напротив монастырских ворот. Она сняла платок и распустила каштановые волосы. Она плакала, красиво, насколько может быть красивым плач, и тихо – Дима знал это. Точно так же она, девушка с тонким лицом, плакала три месяца назад, и он подошел к ней, чтобы спросить, не нужна ли помощь, и она ответила, что ничего не случилось, просто что-то нахлынуло и ей стало очень одиноко. Она попросила побыть рядом, всего несколько минут…
Теперь рядом с Настей стоял парень в спортивной куртке – заглядывал в лицо, о чем-то спрашивал. Она улыбнулась сквозь слезы: все нормально. Просто что-то нахлынуло.
Дима прикусил губу. Осознание навалилось подобно гранитной плите, раздавило в кровавые брызги. Он увидел их первую встречу с другого ракурса: камера облетела парня и девушку, его и Настю, и сняла их на фоне храма… Да, он познакомился с Настей возле храма (тогда это не имело значения), в другом городе, в другой стране… вокруг церкви толпились люди…
– Не-ет… – прохрипел он.
– …перед нами врата ада внутри церкви Христовой!
Дима обернулся на голос. Очередь была повсюду, она и была мир.
Узколицый парень читал вслух. А может, девушка – над разворотом «Киномании» виднелись лишь бледная полоска лба и короткие рыжеватые волосы. Тонкие пальцы впились в обложку. Бесполый голос. Все-таки парень – девушка покрыла бы голову платком, так? Дима скользнул взглядом: пестрые платки, бугристые черепа, кровавые проплешины…
Над книгой всплыл странный оранжевый глаз, впился в Диму.
– Сохрани каждую крупицу испражнений… – Голос парня или девушки стал неразборчивым. Теперь чтец всхлипывал, говорил непонятно, будто пускал пузыри из фраз.
Второй глаз так и не показался, словно сполз на щеку. Под белесой бровью тянулась вертикальная складка кожи. Книга поднялась, скрывая единственный оранжевый глаз.
Давление на ноги ослабело, и Дима соскользнул вниз. Толпа оставила ему немного личного пространства: достаточно, чтобы подняться и, припадая на правую ногу, шагнуть вместе со всеми вперед.
До иконы оставались считаные метры. На мгновение он вновь увидел лик святой. На исподе иконы проступили добрые и усталые глаза. Они росли и становились темнее, они слились в один глаз, черный провал, заполнивший раму.
А вдруг и правда… чудеса, бескорыстная помощь…. «Маркиана… матушка…. Если ты еще там, за исподом… если ты меня слышишь… пускай этот кошмар закончится…»
Однорукую женщину с чавкающим звуком засосало в икону.
Люди исчезали в черном провале рамы.
Неожиданно страх ушел. Боль ушла. Вытекла без остатка. Глаза приятно слипались. Дима повернулся к лысеющему мужчине, коснулся его плеча. Затем поклонился тетке в белом платке. Старику. С их лицами было что-то не так, но ему льстило внимание этих уродцев.
Дима улыбнулся. Девочка с подпаленными ресницами вернула ему пакетик, внутри копошились дождевые черви. Дима едва слышно пробормотал слова благодарности… Кто-то пел… или кричал… Человек со шрамом… Дима решил, что шрам очень ему идет, делает его похожим на… на… правду… Правду чего? Жизни?..
Люди в очереди улыбались ему, придвигались ближе, трогали руками.
Лысеющий мужчина ступил на деревянную лестницу, протянул к иконе руки – и исчез.
Дима поставил ногу на первую ступень.
Он всматривался в глубокую тьму, но ничего не мог разобрать. Зато представил в этой чернильной пустоте (или в том, что притворялось пустотой) уродливого бога – уродливого, как и любое другое человекоподобное существо, вывернутое наизнанку.
Что еще могло прятаться в иконе? Что его ждало?
Огромные пульсирующие круги, как в рассказе «Операция „Орфей“» Яцека Пекары… «Куда ведут черные дыры?»
Или исполинская кротовья нора, по которой…
Дима поставил ногу на вторую ступень. Бедро прострелила