камням, монет, а также египетских и азиатских древностей. Отдельные коллекции монет Франца Стефана и Карла VI со временем были объединены и каталогизированы. В дальнейшем к собранию добавились птицы и млекопитающие, привезенные из американской экспедиции, которую Иосиф II планировал вместе с Болстом, но в итоге осуществил без участия этого авантюриста. В 1795 г. последовала полная реорганизация всего музея, после которой он стал называться Императорским и королевским кабинетом точных наук и астрономии, изобретений, естественных наук и зоологии (k. k. Physikalisches und astronomisches Kunst- und Natur-Tier-Cabinet).
Музей естествознания (если использовать менее громоздкое название) был детищем Франца Стефана. Именно император выделял на него средства и лично занимался этим проектом. Он даже ставил там научные опыты, в ходе одного из которых случайно (и к своему немалому убытку) доказал, что алмаз под воздействием высокой температуры превращается в графит. Но главное, он собрал вместе ученых, которые стали первыми директорами музея, и создал международную сеть сотрудников и корреспондентов, огромное подспорье в музейной работе. Безусловно, императорский титул оказывался при этом кстати, но, вероятно, еще больше налаживанию связей помогало то, что Франц Стефан был масоном[324].
Масонские степени ученика и подмастерья Франц Стефан получил в 1731 г. на собрании в Гааге, где председательствовал британский посол граф Честерфилд. В том же году в некой лондонской ложе Франца возвели в степень мастера, и он участвовал в масонском собрании в Хоутон-холле, норфолкском поместье британского премьер-министра сэра Роберта Уолпола. Таким образом, масонская репутация Франца Стефана была безупречной. Он был связан с первой масонской ложей Вены, основанной в 1742 г. и носившей имя «Три орудия» (Zu den drei Kanonen). К тому времени католическая церковь уже осудила масонство, и на следующий год в ложу нагрянули военные, тогда как Франц Стефан, по всей видимости, бежал через черный ход. Его дальнейшие связи с масонством не ясны, но современники подозревали, что они не прерывались, и есть даже портрет, где император изображен с масонскими символами[325].
Возникшее в Англии в XVII в. масонство ни в коей мере не было единым, как организационно, так и идейно. В самой своей основе оно мыслилось как вселенское братство — по более позднему определению одного масона, «храм блага всего человечества, союз, объединяющий добрых людей всех классов, народов и стран мира». Так, Анджело Солимана из Западной Африки, несмотря на его расу, приняли в венскую ложу «Истинное согласие» (Zur Wahren Eintracht), где он участвовал в церемониях посвящения (то есть, очевидно, достиг степени мастера). Другие ложи, однако, были не столь терпимы. В Хорватии и Триесте отношения между итальяноязычными и немецкоязычными жителями сложились не самые безоблачные, и потому для них создавались отдельные ложи. К тому же масонство оставалось в значительной степени увлечением элиты: в ложи вступали дворяне, высокопоставленные чиновники и люди со средствами. Цена церемониального облачения, а также размер членских взносов и добровольных пожертвований отпугивали представителей низших сословий[326].
Позже критики масонства, ссылаясь на эгалитаризм этого движения, обвиняли братьев в распространении революционных идей. Однако большинство лож сторонилось сомнительных начинаний, посвящая все время ритуалам, сочинению уставов и лекциям на такие безобидные темы, как, например, «Был ли Христос масоном». Связи с баварским тайным обществом иллюминатов располагали к политическому утопизму, но масонов больше занимала тайна «неизвестных мастеров» на вершине иерархии иллюминатов, чем участие в какой-либо подрывной деятельности. В тех венгерских ложах, которые следовали так называемому обряду Драшковича, часто обсуждались острые темы — например, положение крестьянства, дворянские привилегии и законодательные реформы. Это, впрочем, нисколько не мешало там показным проявлениям патриотизма и верности венгерским королям из династии Габсбургов[327].
Связь масонства с занятиями наукой была очень тесной — настолько, что в чем-то эти виды деятельности совпадали. Некоторые ложи финансировали лекции о паровых двигателях, забивании свай и электричестве, а также основывали научные библиотеки. Венская ложа «Истинное согласие» издавала собственный журнал, посвященный «наблюдениям за делами природы, дабы определить ее законы и использовать их для улучшения общества». Неудивительно, что масонство привлекало многих крупных специалистов по естественным наукам, в том числе и директоров Венского музея естественной истории. Первым великим магистром ложи «Истинное согласие» стал придворный хирург Игнац Фишер, а следующим — геолог и директор музея Игнац фон Борн. Вероятно, членом ложи был и Герард ван Свитен, который служил не только личным врачом Марии Терезии, но и заведующим Дворцовой библиотекой, а кроме того, немало сделал для создания музея[328].
Ложа «Истинное согласие» была самой прославленной из шести десятков масонских лож габсбургской Центральной Европы и поддерживала связи со всей Европой — от Лондона до Санкт-Петербурга. Игнац фон Борн даже думал превратить ее в академию, призванную распространять научные знания, по образцу Лондонского королевского общества (тоже имевшего масонские корни). Но она вовсе не была уникальной. Пражские ложи «Три звезды и корона» и «Три орла» также содействовали развитию естествознания, в особенности геологии, а в трансильванском городе Сибиу великим магистром ложи «Три кувшинки» был губернатор провинции эрудит Самуэль фон Брукенталь. Он покровительствовал естественным наукам и помог вступить в ложу своему личному врачу и нумизмату Самуэлю Ганеману, отцу гомеопатии.
Принимая в братство нового члена, его вводили не только во храм, но и, как гласила клятва одной из инсбрукских лож, «в сообщество граждан» (in der bürgerlichen Gesellschaft). Что касается «публичной сферы», в смысле пространства, где граждане могли собираться, дискутировать и влиять на политические процессы, то в габсбургской Центральной Европе масонские ложи оставались едва ли не единственной формой такой общественной самоорганизации. Читательских клубов, патриотических обществ, реформаторских кружков и литературных движений, которые задавали и продвигали повестку перемен в Британии и Франции, в Центральной Европе до 1780-х гг. не было, точно так же как и кофеен, в которых лежали газеты и вывешивались политические карикатуры. Все эти «малые отряды», как определил их англичанин Эдмунд Берк, составляющие основу независимого и стабильного общественного уклада, заменялись тут ложами. Кроме них в «публичной сфере» габсбургской Центральной Европы имелись, пожалуй, только учреждения для простонародья — пивные залы и уличные театры, где австрийский арлекин по имени Ганс Вурст («Иван Колбаса») выступал со скабрезными импровизациями в жанре социальной сатиры. Остается, однако, неясным, тормозили ли масонские ложи формирование гражданского общества или расцвели ввиду его отсутствия[329].
И все же масонство в габсбургской Центральной Европе никогда не служило противовесом правительству и государству, как не стало оно фундаментом гражданского общества и публичной сферы, способных бросать вызов сложившемуся порядку. Представители образованных слоев, которыми и пополнялись ряды масонов, в подавляющем