Джон Коффи стоял у решетки, слезы струились из его странных, устремленных в никуда глаз. Казалось, кровь течет из незаживающей, но почему-то не вызывающей боли раны. Уэртон сидел на койке, качаясь из стороны в сторону, и горланил песню собственного сочинения, написанную, надо отметить, на злобу дня.
Слова я, конечно, могу вспомнить очень приблизительно:
Жарим мясо! Я и ты!Розовое, сладкое, хи-хи-хи!Это не Билли и не крошка Филли!Это не Микки и не наша Джилл!Маленький огурчик, горячий огурчик,Звали его Дел!
— Заткнись, подонок, — рявкнул я.
Уэртон улыбнулся, продемонстрировав полный рот гнилых зубов. Он-то ведь не умирал пока. Так что энергия била в нем ключом.
— А ты подойди сюда и заставь меня замолчать, — радостно воскликнул он и порадовал меня новым вариантом песни о жареном мясе.
В общем, он имел на это право.
Я подошел к Джону Коффи, вытиравшему слезы ладонями. Глаза его покраснели, мне показалось, что он тоже измотан. Причины я не находил. Он ведь гулял от силы два часа в сутки, а в остальное время валялся на койке. Но чувствовалось, что он едва стоит на ногах.
— Бедный Дел, — прохрипел он. — Бедный Дел.
— Да, — кивнул я, — бедный Дел. Джон, а с тобой все в порядке?
— Его тут нет. Дела уже нет. Так ведь?
— Ты прав. Ответь на мой вопрос, Джон. Ты в порядке?
— Дела нет, он счастливчик. Как бы то ни было, он счастливчик.
Я подумал, что Делакруа, возможно, не согласился бы с этим утверждением, но промолчал. Оглядел камеру Коффи.
— А где Мистер Джинглес?
— Убежал вон туда. — Он указал на дверь изолятора.
Я кивнул.
— Еще вернется.
Только он не вернулся. Пребывание Мистера Джинглеса на Зеленой миле завершилось. И лишь зимой Зверюга обнаружил его лаз: по щепкам от раскрашенной катушки и запаху мяты, идущему из дырки в балке.
Я уже собрался отойти, но не отошел. Стоял и смотрел на Джона Коффи, а он на меня, словно читал все мои мысли. Я убеждал себя, что пора возвращаться к столу и браться за отчет, но вместо этого произнес:
— Джон Коффи.
— Да, босс, — тут же отозвался он.
Иногда человек хочет незамедлительно получить ответ на мучающий его вопрос. Такое произошло и со мной. Я опустился на колено и начал расшнуровывать ботинок.
Глава 7
К тому времени как я добрался до дома, дождь прекратился и на севере завис тоненький серп луны. От сонливости не осталось и следа, теперь мне казалось, что я насквозь пропах запахом Делакруа. Я просто благоухал запахом жареного мяса.
Джейнис ждала меня, как и всегда в ночь казни. Я не собирался рассказывать ей о случившемся, слушать такое особой радости нет, но ей хватило одного взгляда, чтобы понять, что экзекуция прошла далеко не гладко, поэтому мне пришлось выкладывать все. Я сел за кухонный стол, взял ее теплые руки в свои холодные (печка в моем стареньком «форде» едва тянула, а погода после грозы резко изменилась) и рассказал ей все, что она хотела услышать. Где-то на пол-пути я даже всплакнул, чего от себя не ожидал. Но особого стыда не почувствовал. Во-первых, говорил я с женой, которая никогда в жизни не стала бы меня за это укорять, а во-вторых, бывают ситуации, когда можно пустить слезу, во всяком случае, я так думал. Вообще мужчина с хорошей женой — счастливейшее из созданий Божьих, а без оной — самое разнесчастное. И спасает таких только одно: они просто не знают, чего лишены. Я плакал, а она прижимала мою голову к своей груди. Когда же внутренняя гроза миновала, я почувствовал себя значительно лучше. И поверите ли, именно тогда моя идея окончательно оформилась. Я не про ботинок. Речь о другом. Хотя и ботинок имел к этому отношение. В основу идеи легло одно наблюдение: у Джона Коффи и Мелинды Мурс, при всех их различиях — половых, в весе, росте, цвете кожи, — были абсолютно одинаковые глаза: подернутые болью, грустные, отстраненные. Умирающие глаза.
— Пойдем в постель, — нарушила тишину моя жена. — Пойдем в постель, Пол.
И мы пошли, слились воедино, а потом она заснула. Я же смотрел на лунный серп, вслушивался в тиканье часов и думал о Джоне Коффи, говорящем о том, что он помог. «Я помог мышке Дела. Я помог Мистеру Джинглесу. Он — цирковая мышь». Конечно, усмехнулся я. А может, мы все цирковые мыши, бегающие среди бакелитовых домов, а Господь Бог и прочие небожители наблюдают за нами через плексигласовое стекло.
Спал я в ту ночь мало, часа два или три, примерно столько же, сколько сплю теперь, в Джорджия Пайне. И заснул с мыслями о церквях моего детства. Названия их менялись в зависимости от капризов моей матери и ее сестер, но в принципе одна ничем не отличалась от другой, потому что в любой из них славили Господа, везде говорили об искуплении грехов. Только Бог мог простить грехи и прощал, омыв их кровью своего распятого Сына, но это не снимало с Его детей обязанности искупать свои грехи. Искупление греха обладало немалой силой, оно примиряло с прошлым, избавляло от угрызений совести за содеянное.
Вот я и заснул с мыслями об искуплении, об Эдуарде Делакруа, поджаренном заживо, о Мелинде Мурс и о моем здоровяке с плачущими глазами. Мысли эти плавно переместились в мой сон. В нем Джон Коффи сидел на берегу реки и выл на синее летнее небо. На другой стороне товарный поезд мчался к ржавому мосту через Трейпинг-ривер. На сгибе обеих рук черного великана лежало по обнаженному белокурому детскому телу. Пальцы он сжал в кулаки, огромные коричневые кувалды. Вокруг стрекотали цикады, вилась мошкара. День выдался жарким. Во сне я подошел к нему, встал на колени и взял за руки. Его кулаки раскрылись. В одном он держал катушку, зелено-красно-желтую катушку. Во втором — ботинок тюремного надзирателя.
— Я не смог ничего с этим поделать, — пожаловался мне Джон Коффи. — Пытался загнать это обратно, но было уже слишком поздно.
Глава 8
На следующее утро, в девять часов, когда я пил третью чашку кофе (моя жена ничего не сказала, когда принесла ее мне, но на лице Джейнис явно читалось неодобрение), зазвонил телефон. Я прошел в гостиную, снял трубку, и телефонистка сказала кому-то, что абонент на проводе.
Голос Хола Мурса меня потряс. Дрожащий, запинающийся, голос восьмидесятилетнего старика. И я с облегчением вспомнил, что прошлой ночью, в тоннеле, мы сразу нашли общий язык с Кертисом Андерсоном, который разделял наше отношение к Перси. Ибо у меня сложилось впечатление, что позвонивший мне человек больше не проработает в «Холодной горе» и дня.
— Пол, как я понимаю, вчера у вас возникли осложнения. Во многом благодаря нашему другу мистеру Уэтмору.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});