Когда я излагал историю Джона Коффи, старт чаще всего давался очень легко, но вот вчера пришлось-таки браться за рукоятку. И все потому, что я добрался до казни Делакруа, а часть моего сознания (или подсознания) не хотела к этому возвращаться. Умер Делакруа плохой смертью, скверной смертью, и все из-за Перси Уэтмора, молодого человека, любившего причесываться и не выносившего, когда над ним смеются… даже если смеялся лысоватый француз, отсчитывающий последние денечки жизни.
Как и в любой грязной работе, самое трудное — начать. Вот и для двигателя нет разницы, пользуетесь вы ключом зажигания или «кривым стартером»: если уж он завелся, проблем как не бывало. Так со мной вчера и случилось. Поначалу слова никак не хотели складываться в предложения, потом предложения — в абзацы, но в конце концов все наладилось, и я только успевал водить пером по бумаге. Я открыл для себя, что рукопись — это особая, я бы даже сказал, ужасная форма воспоминаний. В чем-то она сродни изнасилованию. Может, такое восприятие обусловлено моим возрастом, все-таки я глубокий старик, но мне думается, возраст здесь ни при чем. Мне представляется, что сочетание ручки и воспоминаний оказывает магическое воздействие, а магия опасна. Я лично знал Джона Коффи, видел, что он может сделать для мышей и людей, поэтому говорю об этом со знанием дела.
Магия опасна.
Короче, вчера я писал весь день, слова лились потоком, освещенная солнцем веранда дома престарелых исчезла, уступив место кладовой в конце Зеленой мили, в которой столько моих проблемных детей в последний раз садились на стул, после чего мы по двенадцати ступеням сносили их тела к тоннелю, проходящему под дорогой. Именно там Дин, Гарри, Зверюга и я, стоя над дымящимся телом Делакруа, заставили Перси вновь пообещать нам незамедлительно подать прошение о переводе в больницу в Брейр-Ридж.
На веранде-солярии всегда свежие цветы, но к полудню у меня в носу стоял запах поджаренной плоти мертвеца. А стрекот газонокосилки сменился глухими ударами об пол капель воды, просачивающейся через скругленный потолок тоннеля. Я отправился в путешествие по времени. И вернулся в 1932 год если не телом, то разумом и душой.
Я пропустил ленч, писал до четырех часов дня или около того и положил ручку на стол, лишь когда рука уже отказывалась ее держать. А потом медленно прошел по коридору второго этажа до окна, выходящего на автостоянку машин сотрудников. Брэд Доулен, тот самый, что более всего напоминал мне Перси, и очень интересующийся целью моих прогулок, ездит на старом «шевроле», наклейка на бампере которого гласит: «Я ВИДЕЛ БОГА И ЗНАЮ, КАК ЕГО ЗОВУТ». Смена его уже закончилась, и он, естественно, уехал домой. Почему-то я представлял себе, что живет он в домике-фургоне, какие обычно цепляют к автомобилям, а вокруг валяются банки из-под пива.
Я спустился вниз и пересек кухню, где уже готовили обед.
— Что у вас в мешке, мистер Эджкомб? — спросил меня Нортон.
— Пустая бутылка, — ответил я. — Я нашел в лесу источник юности. Хожу туда каждый день и набираю немного воды. Выпиваю перед сном. Должен сказать, очень способствует.
— Может, этот источник и помогает вам сохранять молодость, — отозвался Джордж, второй повар, — но по вашему внешнему виду это никак не заметно.
Мы все посмеялись, и я вышел из дома. На всякий случай огляделся (автомобиля Доулена на стоянке не было, но осмотрительность еще никому не вредила), потом направился к площадке для крикета. За ней начиналась лужайка, которая на фотографиях из буклета, рекламирующего Джорджия Пайне, выглядела куда привлекательнее, чем в реальности, а потом тропа уходила в лес, росший к востоку от дома престарелых. У этой тропы и притулились два сарая, которыми уже давно не пользовались. Во второй, тот что стоит ближе к каменному забору, отделяющему Джорджия Пайне от шоссе 47, я вошел и оставался в нем несколько минут.
В тот вечер я плотно пообедал, немного посмотрел телевизор, спать лег рано. Ночами я часто просыпаюсь, прокрадываюсь в телевизионную комнату и смотрю старые фильмы по кабельному телевидению. Но в эту ночь я спал как убитый, и никакие кошмары — побочный продукт моего увлечения литературой — меня не мучили. Работа над текстом вымотала меня, все-таки я не так уж и молод, знаете ли.
Проснулся я, когда солнечный лучик, который в шесть утра только прокрадывается в мою комнату, добрался до изножия моей кровати. Торопливо поднявшись, забыв о болях в бедрах, коленях, лодыжках, я как можно быстрее оделся и поспешил к окну в коридоре, надеясь, что место на автостоянке, которое обычно занимал «шевроле» Доулена, пустует. Иногда он опаздывал на полчаса…
Не повезло. Автомобиль стоял, сверкая в лучах утреннего солнца. Наверное, у мистера Доулена были причины прибывать на работу в эти дни вовремя. Конечно, старина Пол Эджкомб куда-то ходит по утрам, у старины Пола Эджкомба завелись какие-то секреты, вот мистер Брэд Доулен и намеревался вывести его на чистую воду. «Что ты там делал, Поли? Скажи мне» — это его слова. Наверное, он уже поджидает меня. Мне бы следовало остаться в своей комнате… но я не мог.
— Пол?
Я повернулся так резко, что чуть не упал. Элейн Коннелли. Моя верная подруга. Ее глаза широко раскрылись, она протянула руки, словно хотела удержать меня от падения. К счастью, мне удалось сохранить равновесие. У Элейн ужасный артрит, я бы переломил ее надвое, если б упал в ее объятия. Романтика не умирает и для тех, кому больше восьмидесяти, но можно забыть всю ту ерунду, которой переполнены «Унесенные ветром».
— Извини. Я не хотела тебя пугать.
— Все нормально. — Я выдавил из себя улыбку. — Просто мне следовало проснуться пораньше. Теперь буду просить тебя взять на себя труд окатывать меня стаканом холодной воды.
— Ты смотришь, стоит ли его автомобиль? Автомобиль Доулена?
Говорила она серьезно, поэтому я кивнул.
— Хотелось убедиться, что он в западном крыле. Мне надо ненадолго уйти, и я не хочу, чтобы Доулен меня видел.
Она улыбнулась отблеском той насмешливой улыбки, что, должно быть, так шла ей в молодости.
— Сует свой нос куда не следует, да?
— Точно.
— В западном крыле его нет. Я уже позавтракала, соня ты эдакий, и могу сказать, где он сейчас. На кухне.
Я вытаращился на нее. Я знал, что Доулен любопытен, но не настолько же!
— Ты можешь отложить утреннюю прогулку? — спросила Элейн.
Я задумался.
— Могу…
— Но не хотелось бы?
— Не хотелось бы.
Теперь, подумал я, она спросит, почему для меня так важна прогулка по утреннему лесу.
Но она не спросила. Лишь вновь улыбнулась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});