Дома мракобесов и так называемая Alma mater (большое строение, в чьем подвале они проделывали свои опыты, а в аудиториях верхних этажей давали платные уроки пропедевтики алхимических знаний всем желающим) были сожжены дотла. Спешно собранный городским советом отряд из лучших advocati Dei перевешал алхимиков, и долго еще прожорливое воронье кружилось над деревьями, с чьих ветвей на коротких веревках свисали, подобно гигантским уродливым плодам, предварительно подвергнутые карнаушанию и ослеплению смердящие разлагающиеся тела.
Конечно, адвокаты Бога не смогли перевешать, пожечь или заколоть своими копьями всех. Многим удалось скрыться, и поговаривали, что в этом помог кое-кто из городского совета, заранее предупредивший о готовящемся нападении – некоторые просвещенные мужи Урбоса втайне полагали, что алхимики не вредны, но полезны, ибо несут свет науки, да к тому же умеют лечить. Из Alma mater до пожара успели вынести и спрятать в лесу часть приборов и множество редких гримуаров. С тех пор в Урбосе текла обычная жизнь, хотя до меня доходили слухи о том, будто алхимики никуда не делись, но обосновались в чаще Веселого леса. Поначалу я не склонен был верить этому, всякий раз задавая себе такой вопрос: если слухи правдивы, то почему же совет вновь не соберет городских advocati Dei, не вооружит их хорошенько и не пошлет карательный отряд? Впрочем, после кое-что прояснилось…
Я уже несколько лет жил жизнью добропорядочного, хорошо обеспеченного обывателя, но, увы, не нашел в ней счастья. Теперь мне не приходилось волноваться из-за отсутствия еды, надежного крова над головой или нескольких мелких монет, чтобы сходить к покладистым девицам, обитающим в заведении Раздобревшей Матушки. Однако, как мне вскоре суждено было понять, любимое творение Господа – человек – есть создание не рациональное, но иррациональное; более я не был бедняком, зато в полной мере испытал иную беду – скуку, и, понимая, что совершаю скорее богомерзкое, нежели богоугодное деяние, решил испробовать то, что не успел отведать во времена, когда алхимиков еще не изгнали из Урбоса. Невольно повторяя осужденную Церковью нашей доктрину Баньеса (также известного своим богохульным утверждением, будто твердь, на коей мы все живем, вращается вокруг Солнца, а не наоборот), я размышлял: ведь влияние Бога на человека даже Святая Церковь наша считает, во-первых, непреодолимым, а во-вторых, безошибочным. Но с другой стороны, каждым своим живым творением Бог руководит в соответствии с его, творения, природной натурой. Стало быть, несвободные создания Бога действуют по необходимости, а свободные – вольны в своих деяниях, да к тому же получается, что вольность любых их поступков словно бы изначально оправдана, даже одобрена Богом. Я искренне полагал себя существом свободным, а раз так, нет ничего преступного в моем желании испробовать истину. Ну и наконец, размышлял я, una hirundo ver non facit.
Одна ласточка не сделает весны, а я не ввергну себя в пучину новой болезненной страсти, если всего лишь раз отведаю истину.
Поскольку хоть мы и перестали дружить с Венчиславом, но все же с ним и не поссорились, самым удобным и практичным мне казалось обратиться к нему. Пусть завтра я полюблю того, кого никогда не любил, а того, кого любил, – возненавижу. Мне теперь стало тягостно общаться с бывшим другом, ведь он так явно напоминал о моем собственном печальном прошлом. Зная, как невообразимо тяжело избавиться от порока, сам прошедший через подобное, я силился – и не мог ощутить к Венчиславу симпатию. Какое-то подобие жалости было, но совсем некрепкое, больше напоминающее гадливость. Вернее будет сказать, что я испытывал нечто вроде пренебрежения и злорадства, о плачевном же положении Венчислава размышлял приблизительно следующим образом: взгляните, у меня получилось, а у вас, мой старый приятель, нет. Я – сильный, а вы – слабый, потому что теперь древесным млеком отравлена вся ваша плоть, и уже скоро вы отправитесь к праотцам, и вся ваша жизнь пошла прахом – все тщетно, старый товарищ Венчислав, ведь это вы ходите с пылающим челом, мозговое вещество ваше гниет, как трупик упавшего в пустой молочный кувшин и не сумевшего выбраться котенка, вы – раб древесного млека, я же – умница и молодец.
– Позвольте задать вопрос, – молвил Венчислав. – Эта истина, как еще о ней говорят…
– Amicus Vencislavus, sed magis amica veritas, – перебил я и не сумел скрыть насмешку в голосе. – Вы мне друг, Венчислав, но истина дороже.
Он ничего не понял и пробормотал:
– Ну да, так что же?.. Она и стоит дороже потому, что это уже не та испытанная истина, а нечто другое.
После этих слов меня охватило беспокойство. Все же Венчислав являл собою очень легкомысленную, бездумную натуру…
– Как вы сказали – «нечто другое»? Друг мой, а не отравлюсь ли я этим?
– Нет, что вы! – воскликнул он. – Те, у кого я ее приобрел, сказали, что уже испытывали на себе и все обошлось.
– А в продолжение какого времени будет длиться ее действие?
Венчислав пожал плечами и обратил ко мне помутневшие глаза – древесное млеко вкупе с жучиным соком, да еще и употребленные с самого утра, уже оказали свое пагубное воздействие.
– Вот этого я, к сожалению, н-не знаю. В-вы теперь домой?
– Это вы свободны от службы, мне же надо спешить.
– Да-да, конечно. Но я о другом то-о… толкую. В-вы же вот прямо се-е… сейчас истину употреблять не будете, пе-е… перед службой? В-вечером только… Ну и хо-о… хорошо, за ночь ее действие про-о… пройдет. – После зелья язык Венчислава всегда начинал заплетаться. – Я хо-о… хотел спросить еще об одном. Ведь я помню, в-вы раньше рассказывали, что даже обычного кровопускания бо-о… боитесь, что в-вам ста-а… становится дурно от одного вида кро-о… крови. И вся-а… всякие лекарства, порошки, мази, всякие дурманящие су-у… субстанции вас страшат.
– Но ведь это употребляется совсем иным способом? – возразил я. – Какая же тут связь с порошками и мазями, а тем паче с кровопусканием?
– Но все равно ду-у… дурман. Если привыкнуть к нем у, то-о…
– Сведущие люди говорили, что истина не вызывает привычки, – перебил я, позабыв вежливость и начиная сердиться по причине того, что слова Венчислава вызвали к памяти мои собственные размышления о правильности этого намерения. – Я лишь желаю один-единственный раз отведать ее. К тому же вы ведь сами сказали, что эта истина довольно слаба и не будет иметь каких-то особых последствий.
Я положил деревянную коробочку в карман, выбил трубку о каблук и направился к дверям.
– Ну что ж, хорошо… – пробормотал Вечислав, следуя за мной. – По-о… слушайте, вы еще заглядываете в лавку к старику Уолполу? Я н-недавно приобрел у него «Веселые и срамные п-приключения Блэтсуорси на острове Отранто», про-о… прочитал и очень смеялся. Мо-о… молодой монах из advocati Dei попадает на остров, где обитают тоо… только юные крылатые девы, которые насильно п-при-шивают ему крылья и принуждают летать. Описание сва-а… свального соития в небесах – уморительнее сцены я еще не встречал. В-вчера я ненароком видел из окна, как в-вы проходили мимо башни с кни-и… книгой в руках. Наверное, в-вы купили у Уолпола что-то н-новенькое? Не да-а… дадите прочесть, после того как сами…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});