Страдания мои длились долго. К невозможному никого не обязывают, и я понимал, что, не обладая сильной волей, вряд ли смогу избавиться от порока сам. В конце концов я сказал себе: sapere aude[4], и, решив быть мудрым, пошел к ведунье, хотя подобные поступки и порицаются Святой Церковью нашей. Выслушав мою историю, старуха долго качала лысой от магических испарений башкой. Казалось, соучастие ее непритворно. Я отдал ведунье несколько монет, и она проделала со мной вот что…
Сначала в мои ушные раковины были погружены тонкие древесные колючки, затем меня усадили на лавку. Ведунья вдавила твердые, как железо, скрюченные пальцы в мое чело над бровными выступами и забормотала нечто малопонятное тяжелым, угрожающим голосом. Было ли это заклятие или некая алхимическая формула, не ведаю до сих пор. Чуть позже старуха рассказала, что я и не должен об этом ничего знать – потому что ненужные сведения могут причинить вред, лишить загово´р силы. Еще я услышал, что отныне не должен ни видеть, ни даже обонять перебродивший млечный сок, ведь, по словам лысой ведуньи, сие может вновь вызвать к жизни пагубную страсть.
С тех пор минуло уже несколько лет, и единственным последствием пережитого стало стремление почаще раскуривать мою верную трубку. Все свидетельствовало за то, что пойло потеряло надо мною свою мрачную власть, и со временем я находил этому все больше и больше подтверждений. Скажем, целуя в заведении Раздобревшей Матушки непотребную девицу, я чувствовал легкий аромат, привкус млека на ее губах. Но когда спустя непродолжительное время, сняв с девицы одежды, я укладывал ее на широкую постель, одну из тех, что стоят в каждой уединенной комнатке большого матушкиного дома, ложился сверху и начинал то, к чему лобызания обыкновенно служат лишь прелюдией, привкус этот уже совершенно изглаживался из памяти, не оставляя по себе желания вновь отведать млека.
Что же, я смог избавиться от тлетворной зависимости, а Венчиславом она владела безраздельно. Он вконец обеднел, отдал за долги дом и перебрался в давно заброшенную Старую башню, что возвышалась на самом краю Урбоса. Бывший мой приятель тяжело занедужил, и городские лекари признали свое бессилие. Хворь была связана с мозговым веществом. У Венчислава постоянно горел лоб, а конечности его стали подвержены внезапным судорогам. Он пытался излечиться, употреблял внутрь какие-то порошки, но, насколько я мог судить, снадобья помогали мало. Ничего и не поможет, коль ты изо дня в день продолжаешь ублаготворять гибельную страсть к смеси млечного сока и жучиного масла. Mens sana in corpore sano – дух здоровый в теле здоровом. Я теперь окреп, былая гибкость и ловкость вернулась в члены, Венчислав же, раньше стройный, будто молодое дерево, распух, лицо его стало напоминать перезрелую, пожелтевшую на солнце тыкву. Ко всему прочему, он сильно поседел, несмотря на молодой еще возраст.
– Так что, вы достали? – задал я вопрос.
Оконный витраж был местами разбит, в нижней части стекла и вовсе отсутствовали; в зал проникали приглушенные голоса и скрип колес. Из складок пледа Венчислав извлек две деревянные коробочки; задумчиво хмуря брови, рассмотрел их и одну протянул мне, а другую убрал.
– Пять золотых.
– Сколько, вы сказали? – удивился я. – Изрядно, однако…
– Да вы поймите, это какая-то новая истина, произведенная алхимиками совсем недавно.
Обдумывая, готов ли расстаться сейчас с такими деньгами, я промолвил:
– Но это именно то, что мне требуется? Я говорил вам, что не стремлюсь начинать с ядреной смеси, однако все ж таки желательно, чтобы она определенным образом воздействовала на рассудок. Знающие люди предупреждали: ежели при первом употреблении насыщенность окажется чрезмерна, человек теряет себя и способен на самый дикий поступок, даже на членовредительство. К примеру, может взобраться на чердак своего дома и выброситься оттуда, желая познать все очарование вольного полета. Но с другой стороны, я все же, понятное дело, стремлюсь испытать хотя бы толику того влияния, которое истина, как говорят, оказывает на людей.
– Вы получите то, что желаете, – заверил он. – Если бы это вещество было более сильным, то обошлось бы вам еще дороже.
– Ну что ж, хорошо…
Я передал Венчиславу монеты, извлек трубку и закурил. Он вновь налил в чашу древесного млека, капнул жучиного масла, покосился на меня, выпил и потянулся к своей трубке. Вежливость не позволяла мне уйти сразу, и пока хозяин дрожащими пальцами набивал чашечку дрянным табаком, я молча наблюдал за ним.
Общих тем для разговора у нас с Венчиславом теперь не осталось. Избавившись от млечного рабства, я почти полностью порвал с бывшим своим приятелем и сумел начать новую жизнь – ведь в стоящем возле Веселого леса большом городе под названием Урбос, где мы оба родились и выросли, еще молодой, полный сил и к тому же получивший приличное образование человек может найти себе достойное занятие. Я стал переписчиком в большой городской библиотеке, а с недавних пор перешел на освободившееся место младшего архивариуса. Библиотека Урбоса имела славу заведения, где хранятся редчайшие рукописи, так что к нам частенько наведывались важные персоны и ученые мужи из далеких монастырей и даже из самой столицы. Глава библиотеки благоволил ко мне, и я надеялся, что вскорости, когда пожилой уже главный архивариус уйдет на заслуженный покой, обойдя других претендентов, займу его место.
Венчислав же, отдав за долги жилище, когда-то доставшееся ему в наследство от покойной матушки, не смог позволить себе даже дешевый чердачный закуток постоялого двора и перебрался сюда, в давно покинутую хозяевами Старую башню. Кроме него, здесь обитала еще пара-тройка таких же городских отщепенцев, лишенных верного заработка и влачивших жалкое существование. Венчислав долгое время тоже жил впроголодь, а с недавних пор, как я знал, сошелся с алхимиками.
Их квартал был уничтожен общим решением городского совета, когда стало известно, что молодые люди (да и не одни лишь они, но и мужи постарше, главы почтенных семейств и даже, как поговаривали, некоторые их супруги) частенько наведываются к алхимикам не столько чтобы брать уроки, сколько для покупки неких веществ, употребление коих у нас не приветствуется, но скорее порицается. Еще – и это я услыхал лично от главы библиотеки – до совета дошли секретные сведения о том, что Святая Церковь наша готовится выпустить буллу, в коей проклянет всех алхимиков государства, обвинив их в сотворении некоего богомерзкого культа.
Дома мракобесов и так называемая Alma mater (большое строение, в чьем подвале они проделывали свои опыты, а в аудиториях верхних этажей давали платные уроки пропедевтики алхимических знаний всем желающим) были сожжены дотла. Спешно собранный городским советом отряд из лучших advocati Dei перевешал алхимиков, и долго еще прожорливое воронье кружилось над деревьями, с чьих ветвей на коротких веревках свисали, подобно гигантским уродливым плодам, предварительно подвергнутые карнаушанию и ослеплению смердящие разлагающиеся тела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});