– Пусти!
Ена запела громче. Снули схватил длинный клин стекла, валявшийся рядом. Его рука исчезла за краем колодца, плечо резко опустилось; из колодца донесся такой звук, будто там порвалась крепкая ткань. Снули, прикусив губу, двинул плечом еще дважды. Потом его дернули вниз, и голова Снули исчезла. Послышались сопение, звон, несколько темных капель брызнули из колодца. Кто-то чихнул. Ена перестала петь. Она хотела, чтобы Снули вернулся.
Он вернулся и лег щекой на пол. Нижняя часть тела оставалась в колодце, но верхняя была здесь, и Ена улыбнулась. Снули тоже улыбнулся ей сквозь слезы и закрыл глаза. Она запела, наклонилась и ухватила его за запястье, подтягивая себя поближе. Запястье мелко дрожало. Рука была сжата в кулак, между пальцами торчало что-то тонкое. Ена заглянула в лицо Снули. Глаза закрыты.
Ена подергала его. Снули лежал, не шевелясь. Глаза закрыты. Ена положила руку на его запястье. Запястье дрожало. Другой рукой она погладила пушок на его голове, потом стала пощипывать ухо. Запястье дрожало, затем дрожать перестало.
Пуговицы на пальто были расстегнуты, она выбралась из пальто, заморгала и широко раскрыла рот.
– …
Ена часто задышала, упираясь языком в небо. Зубы тихо клацнули. Она шире раскрыла рот и задышала сильнее.
– …
Язык высунулся, изогнулся, словно она пыталась достать им до кончика носа. Лицо исказилось и покраснело.
– п…р…о…с…н…и…с…ь…
– п…р…о…с…н…и…с…ь…п…р…о…с…н…и…с…ь…
– с…н…у…л…и…с…п…и…т…
Голос был тихим, неуверенным. Ена наклонилась к лицу Снули – глаза закрыты. Она похлопала по тонкой руке. Запястье не дрожало. Ена провела ладонью по голове Снули, подергала за ухо, чтобы обратить на себя внимание. Так она всегда делала, когда хотела пить.
– с…н…у…л…и…с…п…и…т…н…е…п…р…о…с…ы…
п…а…е…т…с…я… – пропела она в его ухо.
Снули спал и просыпаться не хотел. И рука не дрожала.
Ена пропела:
– п…р…о…с…н…и…с…ь…
И тогда он проснулся. Ена увидела, как его глаза открылись, он зевнул. Ена вздохнула и выпрямилась.
– Ты говоришь? – спросил Снули.
Ена молчала, глядя на него.
– Что ты сказала? – Снули зашевелился, повернулся, упираясь лбом в пол. Громко засопел и тут же умолк. Потом поднял голову – на лице лежала тень.
Ена пропела что-то испуганное, разглядывая его. Нет, не тень, просто испачкано.
– Мне плохо, – сказал он. – Я не могу ползти. Ты понимаешь, что я говорю?
Она прижала руки ко рту, улыбаясь.
– Понимаешь? Мне больно. Надо, чтоб ты позвала кого-то. Ты понимаешь?
Ена улыбалась, глядя на него.
– Ползи дальше, спустись вниз. Иди к реке. Там, где мы украли курицу утром. Еду. Ты помнишь? Ена, ты помнишь? Там бывают люди. Не казусы. Другие люди. Приведи их сюда. Приведешь?
Ена улыбалась.
– Приведи их, – повторил Снули.
Ена погладила его по лицу и легла на бок. Голова ее опустилась, она закрыла глаза.
– Не спи! – позвал Снули. – Не засыпай. Ты понимаешь? Надо, чтоб ты привела людей…
Не открывая глаз, она придвинулась ближе к нему и обхватила за шею. Снули зевнул и ткнул ее лбом в плечо, отодвигая от себя. Она открыла глаза.
– Приведи людей.
Она села и заплакала, глядя на него.
– Тебе нельзя здесь оставаться.
Ена посмотрела на круглое отверстие в стене и перевела взгляд на Снули.
– Да, туда. Ползи. Приведи людей.
Она залезла в трубу, выглянула, улыбнулась и уползла. Снули разжал кулак, посмотрел на сломанные очки с тонкими дужками. Снова лег щекой на железо, закрыл глаза. Он хотел спать, но решил бодрствовать, дожидаясь ее. Или все-таки поспать? Спать очень хотелось, и Снули снова зевнул.
* * *
Вскоре она перестала плакать. В трубе было полутемно, Ена ползла медленно, в полной тишине. Дул прохладный ветер. Она пробовала запеть, но бесконечная песенка ее жизни уже закончилась. Свет становился ярче, конец трубы был виден теперь – синий круг, который постепенно увеличивался. На фоне неба мелькали вороны. Они жили тут давным-давно, одни поколения черных птиц сменялись другими. Казусы хозяйничали в Нижнем Слое Барвисто, здесь же хозяйками были вороны. Одна из них, совсем старая и потрепанная, не боялась сжечь крылья – ее постоянно тянуло вверх. Описывая широкие медленные круги, она поднималась, и в черных бусинах ее глаз расширялась выпуклая, перевернутая картина: холмы, развалины, опоры Верхнего, река, Восточное Сотрудничество, материк, где оно – лишь серебристая крапинка посреди ржавой пустоши, захватившей все вокруг. Мигали зернистые огоньки Сотрудничества Запада, и дымка скрадывала очертания шарика, словно слепленного из глины и окруженного комком голубого пуха. Шарик был залит светом солнца, но в наклонной трубе, по которой ползла Ена, его не хватало – там лежала тень.
Истина
I
Веселый лес безмолвствовал. Выбив трубку о каблук, я сунул ее за ремень и взялся за массивный дверной молоток, что имел вид грифона с длинной, противоестественно выгнутой шеей, хищным клювом и расправленными крылами. Венчислав отворил скоро, будто ожидал кого-то. Увидев меня, приоткрыл дверь шире, впуская в свои владения на пятом этаже Старой башни.
– Присоединитесь? – осведомился он, указав на распахнутые двери зала трапез, где под высоким мозаичным окном на растрескавшемся паркете стояли бутыль зеленого стекла и глиняная чаша.
– Вы притворяетесь, будто не ведаете, что я давно избавился от этого пристрастия?
На плечи старого моего приятеля был накинут дряхлый полосатый плед грубой вязки, с прорехами и свисающими нитями. Длинный, он до колен прикрывал худые, поросшие редким светлым волосом ноги. Венчислав пересек зал, помещение в прошлом красивое, даже, пожалуй, роскошное, но ныне наполненное лишь паутиной, пылью да рухлядью, в которую обратилась мебель. Кряхтя, он присел, взял бутыль и до краев наполнил чашу мутно-белой жидкостью. Приятель казался мужчиной в возрасте – а ведь был не старше меня. Только сейчас я заметил, что в правой руке его зажата небольшая фляга. Он капнул из нее в чашу, и жидкость, цветом напоминавшая изрядно разбавленное водою молоко, покрылась сероватой пенкой.
На полу под окном стояло железное блюдо с красными ядрами лесных орехов. Венчислав поднял чашу, кинул туда орех, конфузливо глянул на меня и вылил в рот адскую смесь.
Я отвел взор, но вовсе не из ложной стыдливости.
В прежние времена мы с Венчиславом частенько предавались этому пороку вместе. Перебродивший сок млечного дерева, за миг до употребления разбавленный жучиным маслом, влиял на людей подобно доброму вину. Разница, однако, заключалась в том, что его действие было во много, много раз сильнее, и после нескольких лет подобной жизни я осознал, что рассудок мой слабеет. Особенно мучительными стали ночи, ведь дело дошло уже до безумных голосов, звучащих посреди пустой темной опочивальни, и отплясывающих тарантеллу диких брауни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});