во главе с Миколой ходили в военкомат. И когда получил отказ, страшно возмущался: «Не хочу, не могу, иже-богу, не могу торчать тут тыловой крысой». Видимо, за это Хмелюк и уважал его.
Чем ближе подходили к Днепру, тем дальше оставался грохот. Теперь он слышался уже далеко позади. Создавалось впечатление, что немцы, прорвавшись к Хортице, обошли завод и бой идет уже в тылу, за заводом.
Вскоре их остановил окрик. Темнота скрывала постового, и только запах махорки, мокрой шинели и солдатского пота свидетельствовал, что он был совсем близко.
— Стой! Кто идет?
— Свои, свои. Не видишь? — выпалил Рома, Хотя в этой кромешной тьме сам не видел своего носа.
— Пропуск!
— Мушка! — храбро отчеканил Рома.
— Какая мушка? Пропуск!
Рома вспылил:
— Говорю ж тебе — мушка! Маленькая, черненькая, на конце дула сидит, чего тебе еще?
Но вдруг вся его воинственность пропала. Он знал, что пароль сегодня состоит из двух слов: «мушка» и «курок», но какое из них было пропуском, какое — отзывом, забыл.
— Ну, мушка, ну, курок — какая тебе разница, — попытался выкрутиться парнишка.
— Пропуск! — уже грозно повысил голос. Щелкнул затвор.
— Курок, курок, товарищ! — наконец осенило Рому. — Иже-богу, курок. Думаешь, не знаю?
— Отвечать следует четко, — смягчился голос в темноте. — Проходи.
Но тут Рома неожиданно сам перешел в наступление.
— Так я тебе и пойду. Ты отзыв давай!
— Мушка, — неохотно ответил постовой. — Папиросы принес?
— А как же.
— Вот за это спасибо, — подошел постовой и дружески похлопал Цыганчука по плечу.
Чувствовалось, что они уже не просто знакомы.
— А это кто с тобой? — спросил постовой.
— Это мои люди, — тоном командира промолвил Цыганчук.
— Сколько человек?
— Четверо мужчин и одна женщина.
— Про женщину должен предупреждать, а ну как словом согрешишь? — И уже вдогонку добавил: — Полковник ваш был. Приказал, чтобы ты его известил, как придешь. Он за бугром, на капе.
Надежда уже знала, что дядя Марко с его батальонами снова отозван на позиции. Теперь обязанности рабочих батальонов значительно расширились: днем они работали в цехах, а ночью выходили на подкрепление регулярных частей. И присутствие дяди в этом районе, рядом со станцией, подбодрило Надежду.
Бригада спустилась на берег и по траншее добралась до насосной. Когда-то чистенькая и опрятная насосная станция — Надежда всегда любила ее легкий шум над водой, особенно в тихие ночи, — теперь торчала на скале темная и мертвая. И Днепр раскинулся перед нею черный и неживой, лишь где-то в темноте между камнями чуть слышно журчала вода.
Ощупью обошли станцию, пробрались внутрь, наскоро проверили, целы ли моторы, и бесшумно на канатах, подобно альпинистам, спустились под скалу к водоприемнику. Спускались осторожно, без света, без малейшего шороха, чтобы не привлечь внимания немцев.
Враг был совсем близко. Он притаился на противоположном берегу, и его молчание действовало угнетающе. В эти минуты Надежда впервые ощутила то, что всегда чувствуют фронтовики, когда позиции противника неожиданно замолкают. Казалось, было бы значительно спокойнее, если бы стреляли: знал хотя бы, где враг, а так создавалось впечатление, что он уже прорвался в тыл.
Надежда спустилась под кручу и с ужасом увидела, как далеко от станции отошла вода. Храповики оказались на сухом месте и висели в воздухе. Теперь для пуска станции нужно было на воде строить дополнительный плавучий насос. Такую работу и в мирных условиях выполнить нелегко, а сейчас, под обстрелом, на глазах у врага, казалось совершенно невозможным.
Но другого выхода не было, и Надежда спросила:
— Кто умеет плавать? Надо дно промерять.
Рома виновато вздохнул. Он плавать не умел.
— Я умею. Я! — вызвались двое.
Однако Надежда сразу же передумала:
— Нет, я сама.
Промер дна и выбор места для насоса были делом чрезвычайно ответственным. От него зависел успех выполнения всего задания. Она быстро разделась и коротко приказала:
— Канат!
Если бы кто-нибудь со стороны наблюдал, с какой четкостью выполнялись ее распоряжения, подумал бы, что это группа хорошо сработавшихся людей. Все понималось почти без слов и выполнялось молниеносно.
Держась за канат, чтобы не отнесло течением, Надежда бесшумно погружалась в воду. Нервы ее были так напряжены, что в этот момент она даже не почувствовала — холодная вода или теплая. Каждый всплеск воды от неосторожного движения заставлял останавливаться и замирать. Она понимала: если враг заметит восстановление насосной, он не только не даст работать, но и совсем снесет ее. И у Надежды созрела мысль: храповики не трогать, пусть так и висят, окна тоже оставить разбитыми, чтобы создать видимость, будто насосная не действует.
Как нарочно, все дно вокруг оказалось неровным и илистым. Ноги вязли в иле, наталкивались на камни, покрытые скользкими водорослями. Надежда долго не могла найти нужную глубину. Приходилось много нырять. Бешеное течение порой отрывало ее и относило в сторону.
Где-то близко порыв ветра с силой рванул деревья, как будто на них что-то свалилось. И снова все стихло. И вдруг опять, с еще большей силой, рвануло еще и еще раз, а через минуту душную напряженную тишину разорвал раскат грома.
Днепровским порогам — отрогам далеких Карпат — вообще свойственны ветры и внезапные бури. На этот раз буря разразилась с такой страшной силой, как будто Днепр не стерпел вражеской блокады, раздробил пороги и с неистовым грохотом катил их сюда, чтобы уничтожить все на своем пути.
Почти вслед за первым порывом ветра взмыла вверх ракета. Вода вспыхнула кроваво-лиловым отблеском. Вместе с ракетой на том берегу заблестели язычки пламени, и вокруг Надежды что-то густо зашлепало по воде.
Все это произошло так внезапно, что в первое мгновение она не сообразила, что это значит. Она стояла на камне по грудь в воде, и первое, что бросилось ей в глаза при свете ракеты, — это темно-серая стена бури, которая с грозным грохотом двигалась по Днепру, поднимая перед собой огромную волну.
— Ложись! — вместе с выстрелом прозвучало с берега.
Надежда упала и притаилась — лежать на воде она научилась еще в детстве. Красная ракета, дугой перечертив небо, падала, казалось, прямо на нее. Надежда с ужасом смотрела, как все ближе и ближе спускается яркий искрящийся сноп пламени, и только теперь поняла, что стреляют по ней.
Ракета, не долетев, погасла. Через миг, подхваченная волной и чьими-то руками, Надежда очутилась на берегу. Не успела она опомниться, как ее втянули в траншею, и кто-то заботливо стал укрывать полами своего плаща, защищая от холодного ветра. По вспышкам и беспрерывным взрывам она поняла, что между берегами разгорелась перестрелка.
— Тебя не ранило? — тревожился тот, кто укрывал ее.
— Нет.
— Молодец, Надийка. Ну и молодец! Если бы ты не