Читать интересную книгу Ястреб халифа - Ксения Медведевич

– Смертный дурак, что с него взять, – мрачно заметила Тамаки, обмахиваясь круглым бумажным веером.

– Он злобный и жадный смертный дурак, – отозвался Эда. – Сначала ему понадобилось разбить джунгар и их демона. Потом ему понадобилась Куртуба. Потом Альмерийа. Потом Исбилья. А теперь вот и девчонка. А что Тарег-сама не в силах ни ослушаться, ни беспрерывно исполнять сыплющиеся на него градом приказы, его не интересует.

– А может, убить гаденыша? – пожал плечами Ньярве. – Убили же мы этого их… как его…

– Муизза ад-Даулу, – подсказала Тамаки и резко сложила веер. – И что это даст?

– Ему и так недолго осталось, – пренебрежительно махнула рукавом Амоэ. – Лучше уж прибить девчонку – к тому же до нее легче добраться.

– Если она продолжит сидеть там, где сидит, ей тоже недолго осталось, – усмехнулась Тамаки. – Но вы не отвечаете на мой вопрос: что это даст?

– Передышку Тарегу-сама, – ответил Ньярве.

– Передышку какого рода? – вкрадчиво прозвучал новый голос, и все сумеречники обернулись к тому месту, откуда он доносился.

Джунайд открыл глаза и улыбнулся. Провел рукавом по глазам, приходя в себя окончательно, и продолжил:

– Когда двести лет назад в плен к эмиру Муиззу ад-Даула попали принцесса Тихана и ее брат, аураннским воинам удалось убить эмира, и его смерть освободила пленников. Но смерть Аммара ибн Амира или Айши не принесет Тарегу ничего, кроме бедствий. Аммар – последний из Аббасидов. Когда он умрет, династия сменится, и на трон сядет один из Умейя. Вы представляете, что сделает с Тарегом умейядский халиф?

Джунайд обвел взглядом узкие лица со злобно сощурившимися кошачьими глазами. В конце концов, Ньярве мрачно проговорил:

– А что может быть хуже? Джунайд-сама, вы слышали, как он к нему обращается? «Тарик»! Каково, а? Да если бы кто-то позволил себе звать меня не тем именем, которым я разрешил, да еще бы припечатал какой-то дрянной кличкой – я бы его изрубил в капусту! «Тарик» – немыслимо!

– Увы, Ньярве, но князя Тарега Полдореа может ждать гораздо более печальная участь, – мрачно ответил аураннцу Джунайд. – Умейядский халиф – к примеру, один из уцелевших братьев этой самой Айши – вполне может посадить его в клетку в аль-Хайре, дворцовом зверинце. И выпускать, только когда нужно будет одержать очередную победу на поле боя. Вы забыли, что Сахль ибн Умейя именно так поступал с Амайа-химэ?

– Нет, не забыли, – прищурился Ньярве. – И уж, что правда, то правда: вы, ашшариты, имеете большой опыт по части сажания нас в клетки.

– Ньярве! – гаркнула Майеса. – Джунайд-сама тут ни при чем! Сейчас же извинись!

Аураннец сморщился, словно надкусил лимон, однако поклонился спокойно ожидавшему извинений Джунайду. Тот вежливо кивнул в ответ.

– Но халиф все равно будет умейядский, – подала голос Амоэ. – Кого еще родит эта Айша, как не Умейя? Да еще и всех родственников своих, которых Тарег-сама не успел отправить на тот свет, притащит в столицу. Князю и так и так придется служить Умейядам.

– Как бы то ни было, это будущее благоприятнее для Тарега, – покачал головой Джунайд. – Но я бы сказал, что оно с каждым днем становится все маловероятнее – и это печально.

– За что его так… наказывают? – горестно спросила Майеса и погладила бледную холодную щеку лежавшего у ее колен нерегиля. – Что он такого сделал?

– Это дело между ним и… тем царем, который выше халифа, – печально ответил Джунайд и покачал головой.

Он не стал объяснять своим собеседникам, что Тарега не наказывают – Тарег наказывает себя сам. И это хорошо, думалось Джунайду, ибо это доказывало, что в самийа живет не совсем пропащая душа. Да, он, Кассим аль-Джунайд, был обязан нерегилю жизнью, но…

По правде говоря, после событий в Альмерийа и Исбилье ашшариту казалось, что Тарегу самое место в аль-Хайре, на цепи и за крепкой стальной решеткой. Суфий не знал, куда в аду определяют тех, кто убивал невинных во имя Всевышнего, но очень надеялся, что нерегиль вскоре составит там компанию всем сумасшедшим фанатикам и безумцам, расчищавшим землю от людей во имя сияния Имени. Обнаружив обессилевшее чудовище в башне Калатаньязора, Джунайд сначала не поверил своим глазам. Нерегиля мучили кошмары и угрызения совести – но это никак не объясняло, как он сумел пройти в комнату, защищенную печатью Али. Всевышний в справедливости своей забрал у него силу – но и это никак не объясняло предельных мучений, в которых корчилась душа Тарега.

Юный ученик, послушав разговор своего шейха с сумеречником, встал и вышел и лишь недавно нашел в себе силы снова прийти сюда. Он тоже никак не мог поверить – а самое главное, простить Всевышнему того, что увидел.

А по всему судя, получалось так, что нерегиль, язычник и убийца, плутал по темным лабиринтам состояния, именуемого суфиями кабд, стеснение. Душа в нем воистину сжималась так, что домом ее становилось игольное ушко, со всех сторон подступали тьма отчаяния и одиночество – потому что в ночном мраке кабда душе открывались ее предельная мерзость и запустение. Тяжелейшее зрелище уродства и скверны собственного «я» заставляло испытывающего кабд человека бежать общества себе подобных и замирать в мучительном бездействии, в котором страдающее существо не могло пожелать себе даже гибели – ибо у него не оставалось силы желать. Оно медленно умирало, не имея сил умереть – и избавиться от гнетущего, преследующего, как запах разложения, зрелища собственного гноища и обнажившегося позора.

Джунайд считал, что кабд – более высокое по сравнению с баст, экстазом, мистическое состояние. «Когда Он давит на меня страхом, Он заставляет меня исчезнуть для меня», – писал он в наставлениях ученикам. Только прошедший через кабд способен на совершенное самоуничтожение, фана, – а без этой стоянки нет мистического пути. Тарег прошел под печатью, потому что умер для себя в мучениях ночи духа, и продолжал гореть заживо в ее черном пламени. «Баст – площадка для детских игр, кабд – поле, на котором умирают мужчины». Многие суфии отдали бы все пальцы правой руки, чтобы удостоиться такого Присутствия и такого прикосновения Длани, – а рука Всевышнего сейчас тяжело лежала на загривке мятежного сумеречника.

Однако Джунайд был более чем уверен, что, когда Длань отнимется от жесткой шеи нерегиля и в глаза тому вспыхнет полуночное солнце созерцания, Тарег отвернется от света – ибо его страстная, яростная душа не знала смирения. И через некоторое время ему снова предстоит провалиться в черный колодец ночи и, с криком упав в собственную пропасть, плутать по мрачным коридорам памяти и разума в поисках ответа на вопрос: зачем я здесь и почему со мной это происходит. Когда ночь кончится для бунтующего существа? У Джунайда не было ответа. Более того, Кассим был уверен, что, расскажи он нерегилю о ночи духа, тот бы просто рассмеялся ему в лицо. Голова сумеречника не вмещала в себя учения суфиев. Тарег страдал, как животное, – не осознавая причины своих мучений и не зная, как от них избавиться.

Поэтому Джунайд сейчас просто ждал, когда нерегиль откроет глаза, и его первый поединок с Удерживающим завершится.

Асет и Сулайман прыгали на одной ножке по разноцветным плиткам пола в зале приемов. Смех и вскрики детей странно отдавались в давно покинутых стенах.

Ночь прошла спокойно – хотя Айша то и дело вскидывалась, впиваясь взглядом в сумрак зала, сгущавшийся сразу за кругами света от плошек с горящим маслом. Ей все казалось, что бесконечно чередующиеся зелено-сине-черные листочки на изразцовом поясе стен танцуют, а меж ними проглядывают крохотные красные глазки. Это все от пережитых в пути страхов, повторяла Айша и смежала веки, сотворяя дуа, – она просила у Всевышнего спокойных снов и безмятежной ночи. Видимо, ее молитвы дошли до ушей Милостивого, Прощающего – сгрудившиеся у северной стены зала женщины и дети выспались и даже заспались. А выйдя на яркое солнце позднего утра во двор, обнаружили, что трое рабов-зинджей, спавших на пороге снаружи, исчезли. Ковер и одеяла лежали на месте, а вот черных невольников нигде не было видно.

Что ж, их трудно было винить – о Красном замке рассказывали много страшного: вероятно, рабы перепугались и сбежали.

У очагов пугали друг друга байками о заблудившихся караванах: «А глупый купец сказал: „Во имя Всевышнего, мы здесь заночуем!“ – и они встали на ночлег во дворе замка. А ночью из фонтанов забили струи воды, и сад оделся зеленью и огоньками ламп, и во дворце послышались приятная музыка и смех. И к купцу и его спутникам вышли прекрасные девушки в прозрачных чадрах и ожерельях из золотых динаров и стали манить их за собой в комнаты. И тогда купец воскликнул: „Во имя Всевышнего, я видел столько красивых женщин, но ни одна не сравнится с Нун, которая ждет меня в Сане!“ И тут все увидели, что ноги у женщин верблюжьи, тела как у псов, а головы кошачьи».