ее за руку и серьезно сказал:
— Когда я рассказывал вам об убийстве, я уже тогда понял, что вы невиновны, по вашему волнению, по всему. Потом доктор указал на ваше алиби, и его свидетельство безупречно и неопровержимо. Но, волнуясь, вы сказали многое такое, из чего я заключаю, что убийца вам знаком. Вы упомянули о некоем человеке, и я убедительно прошу вас назвать мне его имя.
— Нет, не просите, я не могу назвать этого имени.
— Но разве вам не ясно, что вас могут обвинить в соучастии? Разве вы не понимаете, что это означает для вас и вашей матери?
При упоминании о матери она закрыла глаза.
— Пожалуйста, прошу вас, не будем говорить об этом. Делайте то, что вы должны делать. Предоставьте полиции арестовать меня, предать суду, повесить, но только не мучайте меня больше вопросами, потому что я не хочу и не буду отвечать.
Тарлинг, совершенно обескураженный, тяжело опустился на мягкое вагонное сиденье и до конца пути не произнес более ни слова.
Уайтсайд ожидал их на платформе с двумя людьми, которых даже издали можно сразу признать за полицейских Скотленд-Ярда. Тарлинг отвел своего помощника в сторону и в двух словах объяснил ему ситуацию.
— ...так что при этих обстоятельствах я не могу произвести ареста, — закончил он.
Уайтсайд был того же мнения.
— Мне и не верилось, что эта девушка могла совершить преступление, — сказал он с довольным видом. — Значит, я был прав!
— У нее неопровержимое алиби. Кроме того, данные, сообщенные врачом Коттедж-госпиталя, подтверждены начальником станции Эшфорд, в служебном дневнике которого зарегистрировано точное время катастрофы. Да и сам он помогал выносить девушку из поезда.
— Но почему же она назвалась мисс Стэвенс? И почему так поспешно покинула Лондон? — спросил инспектор.
— Вот это-то я и стремился узнать у нее, но мои старания не увенчались успехом. Мисс Райдер категорически отказывается что-либо объяснять. Завтра я доставлю ее в Скотленд-Ярд, но сомневаюсь, чтобы шеф мог оказать на нее какое-либо влияние и чтобы она дала необходимые показания.
— Она удивилась, когда вы рассказали ей об этом убийстве? Может, она подумала, кто это мог сделать? Назвала имя?
Тарлинг замялся, а потом солгал, что весьма редко с ним случалось:
— Нет, Уайтсайд, она была вне себя, долго не верила, но называть никого не называла.
Тарлинг доставил Одетту в такси в маленькую спокойную гостиницу и был счастлив, что снова может побыть с ней наедине.
— Я весьма признательна вам, мистер Тарлинг, за вашу любезность и доброту ко мне, — сказала Одетта на прощание, — и если я смогу чем-нибудь облегчить вашу задачу, я охотно сделаю это. — Лицо ее болезненно исказилось. — Я все еще не могу осознать того, что произошло. Дикий дурной сон... — она говорила, будто обращаясь к себе самой. — Мне так бы хотелось все позабыть. Все, все забыть...
— Что вы хотите забыть, Одетта?
— Ах, прошу вас, не спрашивайте ничего. Прощайте.
Озабоченный, с мрачными мыслями Тарлинг спустился по большой лестнице. Автомобиль, доставивший их сюда, оставался дожидаться его, но, к великому удивлению, теперь отсутствовал. Он спросил швейцара:
— Тут стоял автомобиль. Куда он уехал? Я даже не заплатил шоферу.
— Нет, сэр, я не видел вашего автомобиля, но я сейчас разузнаю.
Выяснилось, что швейцар, стоявший у дверей, кое-что видел. А именно: какой-то неизвестный господин внезапно вынырнул из темноты, заплатил шоферу, и тот сразу же уехал. Швейцар, правда, не успел разглядеть лица этого господина. Таинственный благодетель ушел и растворился во мраке ночи.
Тарлинг наморщил лоб.
— Странно, странно... — сказал он. — Вызовите мне другой автомобиль.
— Боюсь, сэр, сейчас это будет затруднительно. — Швейцар покачал головой. — Вы видите, какой густой туман? В нашей местности он и всегда густой, а в этом году еще и держится дольше. Обычно в это время тумана не бывает...
Тарлинг прервал его рассуждения о погоде, застегнул пальто до подбородка и направился к ближайшей станции подземки.
Гостиница, в которой он поместил Одетту, находилась в тихом районе, и улицы в столь поздний час были совершенно пусты. Туманная погода заставляла всех сидеть по домам.
Тарлинг не особенно хорошо разбирался в топографии Лондона, но он приблизительно знал, в каком направлении идти.
Он смутно различал уличные фонари и находился как раз на равном расстоянии между двумя фонарями, как вдруг услышал позади себя тихие шаги. Звук шагов был почти неразличим, но Тарлинг тотчас обернулся на него. Инстинктивно он сделал шаг в сторону и поднял руки, приготовившись к защите.
Мимо его головы в тот же миг пролетел какой-то тяжелый предмет и ударился о тротуар.
Тарлинг сразу же бросился на нападавшего, обратившегося в поспешное бегство. Когда сыщик схватил злоумышленника, раздался оглушительный взрыв, и ему показалось, что ноги его объяты пламенем. На мгновение ему пришлось выпустить своего противника, и тот схватил его за горло. Тарлинг скорее почувствовал, чем увидел, что на него направлен револьвер, и тогда он прибегнул к военной хитрости, которой научился у японцев: он бросился наземь и стал кататься по земле. Револьвер в это время выстрелил дважды. Он хотел уже было броситься своему противнику в ноги —- это был хитрый трюк, требующий ловкости, — но таинственный незнакомец исчез, и, когда Тарлинг вскочил на ноги, он уже был один.
Но он видел лицо противника — большое, белое, искаженное злобой лицо. Он видел его лишь один миг, но этого оказалось достаточно. Он узнал своего противника!
Он поспешил в том направлении, в котором, по-видимому, скрылся нападавший, но туман был настолько густ, что преследование не имело смысла. Внезапно он услышал на улице гулкие шаги, пошел навстречу и увидел полицейского, привлеченного сюда выстрелами. Полицейский, расспрошенный сыщиком, сказал, что никого не видел.
— Значит, он убежал в другую сторону, — сказал Тарлинг и со всех ног поспешил туда, но и на сей раз попытка погони не имела никакого успеха.
Медленным шагом он вернулся на место, где было совершено на него покушение. Полицейский тем временем, светя карманным фонариком, стал обыскивать тротуар, в надежде, что преступник обронил какой-нибудь предмет.
— Ну что, — спросил Тарлинг, — нашли что-нибудь?
— Ничего тут не найдешь... Вот разве это... Какая-то бумажка...
Тарлинг взял бумажку в руки и при свете уличного фонаря разглядел красный квадратик с четырьмя китайскими иероглифами: «Он сам себе обязан этим».