Читать интересную книгу Перекрестный галоп - Дик Фрэнсис

Если человек, которого я видел с холма и который выдал себя легким движением, не занял другую позицию, разглядеть его с этого места было бы невозможно даже в ярком солнечном свете. Но я знал: должен быть еще один, и он прячется где-то здесь. А если к Уоррену и Кэрравею присоединился еще и Алекс Рис, то тогда их трое. И снова в памяти всплыла цитата из книги «Искусство войны», где Сунь-цзы рассуждал о численном превосходстве.

«Если силы равные, сражайся, нападай внезапно и открыто. Если противник превосходит тебя численно, держись в отдалении».

Я один, а их двое, может быть, даже трое. Стало быть, мне надо держаться в отдалении?

Но тут вспомнилось еще одно мудрое изречение Сунь-цзы.

«Все военное искусство строится на обмане. Когда мы близко, надо заставить противника думать, что мы далеко. Когда мы далеко, надо заставить его думать, что мы близко. Кинь приманку, чтобы привлечь противника. Внеси смятение в его ряды и сокруши».

Я завернул рукав черного свитера и взглянул на часы. 4.47 утра.

Через восемнадцать минут, то есть ровно в пять минут пятого, в ворота конюшен Грейстоун проедет автомобиль и сразу же остановится. Водитель даст один гудок, и машина будет стоять там с включенными фарами и работающим двигателем ровно пять минут. Затем развернется, выедет на дорогу и отъедет. По крайней мере, именно такие инструкции оставил я Яну Норланду и надеялся, что он исполнит все в точности.

Ему не слишком нравился этот план, и это еще мягко сказано, но я обещал, что никакой опасности для него нет, если он будет держать дверцы машины запертыми. Еще одно из сомнительных моих обещаний. Но я не верил, что Джексон Уоррен и Питер Кэрравей будут убивать меня именно там и сразу. До тех пор, пока я не верну миллион долларов, не убьют.

«Военное искусство строится на обмане. Когда мы близко, надо заставить противника думать, что мы далеко».

Я находился во дворе конюшен и искал мать. Но я заставлю Уоррена и Кэрравея поверить в то, что нахожусь у ворот.

«Кинь приманку, чтобы привлечь противника».

Пусть машина с включенными фарами привлечет их внимание к себе. И отвлечет от меня.

«Внеси смятение в ряды противника и сокруши его».

Лишь время покажет, получится ли последнее.

Я медленно и тихо двинулся направо, обошел четырехугольник стойл, стараясь держаться в темноте, в тени крыш. Где же они спрятали маму? По дороге я ощупывал засовы на всех дверях. Все плотно заперты. И я решил, что на этом этапе пробовать открыть их еще рано, шум привлечет внимание врага.

Удивительно, но выбитое стекло в окне кладовой, через которое мне удалось выбраться, так никто и не заменил. Я подошел к нему, сунул голову в отверстие, крепко зажмурился и прислушался.

И услышал: там кто-то плачет или причитает. Мама где-то здесь! Звук был слабый, но вполне различимый, источник его находился слева от меня. Значит, она заперта в одном из стойл в том же ряду, где и я.

Я снова прислушался. Пару раз удалось расслышать ее движения, но звук доносился издали и не походил на сдавленный плач. И еще я не слышал ее дыхания. В каждом ряду располагалось по десять стойл, и я решил, что находится она где-то в третьем от кладовой, а может, и дальше. Может, в том же стойле, где держали меня.

Я снова взглянул на часы. 4.59.

Еще шесть минут — и приедет машина. Я надеялся на это.

Вынув голову и плечи из оконного отверстия, я медленно двинулся вдоль ряда стойл, считая двери. Точно помню, что мне пришлось перебираться через пять стен прежде, чем добрался до кладовой. Отсчитал четыре двери, затем остановился. Моя темница — следующая.

Будет ли там охрана? Страж?..

Я так и застыл как вкопанный и почти не дышал. Даже не осмеливался взглянуть на циферблат часов, опасаясь, что подсветка может выдать.

Так и ждал в темноте, отсчитывая про себя секунды: Миссисипи один, Миссисипи два, Миссисипи три, ну и так далее. Как делал прежде.

Я ждал, и ждал, и уже начал сомневаться, что Ян приедет. На третьей минуте досчитал уже до Миссисипи двадцать, как вдруг услышал протяжный условный гудок. Молодец, Ян, хороший парень.

И тут в стойлах, ярдах в двадцати от меня, началось какое-то движение. До этого момента там кто-то тихо сидел в темноте, но теперь я слышал шаги, они удалялись к дому. Вот человек, похрустывая гравием, перешел площадку. И я услышал, как он окликнул кого-то, спросил, откуда шум. И собеседник ему ответил, вот только я не разобрал, что именно.

Я быстро подошел к двери в стойло, отодвинул засовы. Они заскрипели, но отсюда до дома было достаточно далеко и не слышно. Дверь распахнулась.

— Мам, — шепнул я в темноту.

Ответа не было.

Я стоял и прислушивался, пытаясь унять бешеное биение сердца.

Потом услышал слабый стон, но он доносился откуда-то слева. В этом стойле ее не было, наверное — в соседнем.

Я осознавал необходимость действовать как можно быстрей, но поиски мои должны остаться незамеченными. Стремительно прошел вдоль ряда стойл, осторожно отодвигая засовы на верхней половинке каждой двери и шепотом окликая маму.

Она оказалась во втором стойле от конца, ближе к тому месту, где сидел охранявший ее человек, и ко времени, когда ее нашел, я сильно сокрушался о том, как долго шли эти поиски.

Ян уже наверняка развернулся и тронулся в обратный путь. Пять минут — это очень долго, особенно когда просто сидишь и ждешь, что с тобой случится что-то ужасное, и одновременно надеешься, молишься, чтобы этого не случилось. Ян, должно быть, страшно нервничал, сидя в машине, то и дело поглядывал на часы, стрелки которых, казалось, застыли на месте. И если уехал чуть раньше, я не имел права винить его.

Но вот наконец я открыл дверь и окликнул маму, и она умудрилась что-то пробормотать мне в ответ достаточно громко.

— Т-с-с, — сказал я, направился на звук и опустился на левое колено. В стойле царила полная тьма. Я снял одну черную шерстяную перчатку. Поводил рукой из стороны в сторону и на ощупь нашел ее.

Рот у мамы был залеплен скотчем, руки и ноги связаны плотными пластиковыми лентами, в точности как тогда у меня. К счастью, ее не стали приковывать цепью к стене, она просто сидела на холодном полу рядом с дверью, привалившись спиной к деревянной панели.

Я осторожно, чтобы не звякнула, опустил саблю на бетонный пол, снял рюкзак, раздернул на нем молнию. Нож Яна с изогнутым лезвием легко перерезал пластиковые узы, сковывающие руки и ноги матери.

— Только тихо, очень тихо, — наклонившись, шепнул я ей на ухо. И подумал: лучше уж не отдирать от ее губ кусок скотча, до тех пор пока мы не уберемся отсюда подальше. — Давай, пошли.

Я помог ей подняться на ноги и уже наклонился за рюкзаком, как вдруг она обняла меня. Да так крепко, что я едва не задохнулся. Обняла и заплакала. Уж не знаю, отчего — от боли, страха или радости, — но я чувствовал ее слезы на лице.

— Отпусти, мам, — прошептал я ей на ухо. — Нам надо выбираться отсюда.

Она немного ослабила хватку, но не отпустила, крепко держала за левую руку. Я отодвинул ее от себя, перекинул лямку рюкзака через правое плечо. Наклонился за саблей, и тут она привалилась ко мне, и я потерял равновесие и задел саблю бесчувственной правой ступней. Она отлетела в сторону с характерным металлическим звоном, прозвучавшим, как мне показалось, страшно громко в этом замкнутом пространстве. Но, возможно, звука этого не было слышно снаружи, на расстоянии десяти шагов.

А может, там, снаружи, как раз на расстоянии десяти шагов, кто-то был?

Я наклонился, взял саблю и повел мать к двери.

К этому времени Ян уже должен был завершить свое пятиминутное задание, и я надеялся, что он благополучно вернулся домой и сидит сейчас у телефона, ждет моего звонка, в полной готовности прислать на выручку кавалерию, если что-то пойдет не так. Но где же мои враги? Все еще у ворот? Или вернулись?..

Мы с мамой вышли во двор, она так и повисла у меня на левой руке, не желая отпускать ни на секунду.

Ни криков, ни топота бегущих ног — лишь тьма и тишина ночи. Но враг был где-то здесь, наблюдал и ждал и имел передо мной численное превосходство. Пора уходить, и поскорей.

Тот, кто бьет и убегает, до завтрашней схватки доживает.

Мне еще никогда не приходилось убегать.

Нам удалось пройти по двору до середины, я решил воспользоваться кратчайшим путем — мимо навозной кучи и через проход, — как вдруг вспыхнули фары припаркованной у дома машины. И мы оказались в их лучах.

И тот, кто сидел в этой машине, не мог не увидеть нас.

— Беги! — крикнул я матери, но бег не был сильной ее стороной, даже в моменты смертельной опасности. До дверцы в проход оставалось каких-то десять ярдов, но я не был уверен, что мы успеем. Я потащил ее за собой, и тут у нас за спиной развернулся весь этот кошмар.