возможностей действительно было много. Одна из главных причин – конечно, Родион Щедрин, который практически всегда оставался в Москве «заложником». И тогда главной статьей семейных расходов становились счета за международные телефонные разговоры. Другая – «свой» зритель.
– Действительно, уникальная балерина, почему она не осталась? – рассуждает Валерий Лагунов. – Как ее тут принимали… Ее, правда, по всем миру принимали одинаково. Но она говорит, что «меня здесь всегда ждали, я не могла подвести своего зрителя». Так и есть. Я помню ее в спектаклях. В «Дон Кихоте», когда публика в партере вставала после вариации, орала «Бис!» Она так зажигала, такой уникальный темперамент, отдача в зрительный зал.
При этом тех, кто остался на Западе – Наталию Макарову, Рудольфа Нуриева, Михаила Барышникова, Александра Годунова, – Плисецкая никогда не осуждала. «В то время, когда их осуждали все и положено было осуждать, я встречалась с ними, – вспоминала годы спустя. – Делала то, чего нельзя было делать. Я встречалась с Нуриевым, когда он прожил только год или полтора на Западе. Это было начало 1960-х годов, я только что стала выездной, и встречи эти были страшно опасны!» Но Плисецкая не ведала страха. Только однажды, в 1978 году, узнав, что Александр Годунов собирается во время очередных гастролей остаться в США, попросила, чтобы он этого не делал именно сейчас. Только-только вышел на экраны фильм-балет «Кармен-сюита», в котором Годунов исполнял роль Хозе. Если он останется – фильм тут же положат на полку, и зритель его не увидит. Тогда Годунов к Плисецкой прислушался и остался в США в следующем, 1979, году.
Валерий Лагунов вспоминал, как однажды в Новой Зеландии Майя сказала ему: «Ты знаешь, сегодня утром мне позвонил из Америки Саша Годунов. Как быстро меняется психология свободного человека! Он просил меня выступить с ним. Я под предлогом каким-то отказалась. Ведь ему уже не понять, что я не могу этого сделать – по известным причинам». Были ли у нее мысли о побеге? Да. «Плисецкая часто спрашивала меня, не поступить ли ей так же, как Нуриеву, – рассказал Пьер Карден, кутюрье и друг, в 1998 году. – Чрезмерность государственной опеки была ей уже невмоготу, но она боялась последствий такого поступка для родственников в СССР. Я не дал ей никакого совета – это значило взять на себя слишком большую ответственность». А для самой Майи ответственностью было то, что ей поверили и выпустили, она признавалась, что не могла обмануть доверие».
«Бунт личности против коллективистских игрищ в ум, честь и совесть. Ярая индивидуалистка, Плисецкая всегда была отдельна. От всех. Так почему же, подобно ленинградским коллегам, она не осталась на Западе, индивидуальность культивирующем, почему предпочла отстаивать свое право на свободу в СССР? – задавалась вопросом балетовед Татьяна Кузнецова (и не она одна). – Рискну предположить: без борьбы жизнь в искусстве теряла для нее цель и смысл. В идиллических условиях творческой вседозволенности пафос ее остался бы невостребованным. Балерина это чувствовала и осталась здесь».
Но прошло время, Плисецкая ушла из театра, уехала вместе со Щедриным в Мюнхен и пожалела (или, по крайней мере, стала говорить, что жалеет), что в свое время не осталась: «Мне давно, вернее, всегда предлагали уехать на Запад. На фантастических условиях. Но я почему-то думала – теперь понимаю, по глупости, – что танцевать в Большом – это великое благо и большая честь. (Пауза). И огромная радость. Оказалось, я ошибалась всю жизнь. (Пауза). Когда приезжали большие зарубежные гости, танцевала только я. Все эти годы я была вашим оправданием. За рубежом говорили: раз Плисецкая не уезжает, значит, что-то в этой стране есть. А у вас на самом деле не было ничего. Это у меня была любовь к искусству. И я хотела делать искусство. Меня заставили бороться. У меня был стыд, патриотизм. Я не последовала за Нуриевым и Барышниковым», – сказала она корреспондентке «Московских новостей» в июле 1991 года, когда приехала по личной просьбе Кардена, у которого был показ мод на Красной площади.
Борис Акимов говорит, что сожаление Майи Михайловны понимает:
– Те артисты, которые уезжали… например, Наташа Макарова, тот же Рудик… Они там жили вольно, они там все имели, а она, здесь прожившая… Она однажды пришла и говорит: «Представляете, мне положили 132 рубля (пенсии. – И. П.)». Ну, как всем. А она же выезжала от Госконцерта, она ведь работала на государство, привозила столько денег, да?
Да. Обида Майи Михайловны понятна. Но такова была советская реальность. А Плисецкая, как мы помним, практически всегда играла по правилам, хотя и выторговывала для себя множество исключений. Но это было в то время, когда она танцевала и привозила деньги для Госконцерта. А танцевала она долго – пожалуй, дольше, чем любая другая балерина. В марте 1988 года в американском Бостоне прошел фестиваль советской музыки, на котором Плисецкая, а ей было 62 года уже, представила весь свой репертуар: «Анну Каренину», «Чайку», «Кармен-сюиту», «Даму с собачкой», «Гибель розы» и, конечно, неумирающего «Умирающего лебедя». «Американцы, оказывается, помнят меня, и еще как помнят! И удивляются: Плисецкая танцует! Они и не знали», – рассказывала Урмасу Отту.
А вот где знали и особенно любили Плисецкую, причем всегда, с первого до последнего приезда, так это в Японии. Она была там 38 раз, сказал мне Щедрин.
– Ее в Японии боготворили. Сейчас выпустили для японских детей книжку про Майю.
Отлучается на мгновение из гостиной в его мюнхенской квартире, где мы разговариваем, и приносит книжку. Она сделана в стиле аниме. Майя-аниме.
В дневниках Плисецкой, которые хранятся в Бахрушинском музее, есть записи и о гастролях в Японии в 1980-х годах: «Ежедневно объедалась (интересно, что пишет Майя Михайловна с апострофом вместо твердого знака. – И. П.) японской любимой морской свежей пищей. И вообще все без нервов (за исключением ночных, внутренних, всегдашних). Конечно же, артистически не интересно. Как говорил Лайзер: не там, не так. Как продлилось бы мое искусство, будь я на нормальном положении в моем театре, игнорирующем меня 15 лет? – И пару строк спустя почти крик: – Неужели нет совсем борьбы? Неужели мы с тобой так бессильны? Так никчемны?»
Может быть, эти заметки – черновик ее письма к Родиону Щедрину? Щедрину, который всегда ее поддерживал, решал множество проблем и вопросов?
– Вы представляете свою жизнь без сцены и танца? – спросил однажды у Майи Валерий Лагунов.
– Нет. Не могу. Не могу представить, – ответила она. – Ты же видишь, как меня принимают во всем мире… А успех – это главное, чем я владею и что получаю взамен своих трудов.
Кармен. От мечты до памятника. Художник
Кого выбрать художником спектакля? Визуальное, образное решение ведь тоже очень важно,