Читать интересную книгу Сборник Рассказов - Стивен Кинг

— Спасибо, — сказал он глубоким голосом. Он кивнул головой в сторону сцены, его очки сверкнули в тусклом свете (кредо Уэбба Уайлдера гласит: «Живи быстро, люби неистово и носи очки, если они тебе необходимы»), — Я надеюсь, вы готовы ко встрече с этими ребятами, потому что, судя по звуку, они готовы к встрече с вами. Что думаете?

Когда я понимаю, что сейчас мне предстоит выступать перед живой аудиторией, у меня внутри всё начинает вибрировать, как от электрического тока. Это отнюдь не неприятное ощущение — на него даже вполне можно подсесть. Его-то я и испытывал в данный момент.

— Я не знаю, — сказал я Уэббу Уайлдеру перед тем, как Эл повёл знакомить меня с вице-губернатором Теннесси, или членом нэшвиллского Ку-Клукс-Клана, или Волшебником из страны Оз, или чёрт знает с кем ещё. — Не знаю, что думать.

Внутри меня снова пробежал электрический разряд, и я снова мысленно вернулся к тому долгому-долгому заплыву к берегу в Пикс-Кенни в июне 1971. Всё повторяется, подумал я и понял престранную штуку: несмотря на расстройство желудка, голодную толпу и страх я был действительно счастлив.

Когда я выступаю с рассказами о своём ремесле (я имею в виду писательское ремесло, а не игру на гитаре и исполнение песни «Ангелочек»), я вновь и вновь подчёркиваю одну и ту же вещь: чтобы заниматься чем-то, вам не обязательно уметь делать это отлично, вам лишь достаточно не уставать от попыток сделать это хорошо. Можно пройти долгий путь, имея в своём запасе лишь малую крупицу таланта, люблю я говорить, и всегда привожу себя в пример. Тут, впрочем, требуется небольшое дополнение, которое я хотел бы сделать, чтобы люди потом не жаловались, что не знали, на что идут, и оно заключается в следующем: большой талант, умение, которому нельзя научиться, а можно лишь иметь с рождения — единственное, что может позволить быть одновременно ленивым и успешным в любом виде творчества. Всем остальным придётся пахать на износ, чтобы создать что-то ценное, и чем меньше таланта, тем упорнее надо работать. Было время, когда я верил, что можно преуспеть в творчестве, просто вкалывая как проклятый от рассвета до заката, но это было много лет назад; теперь я понимаю, что без божьей искры не добиться ничего. Возможно, это несправедливо, но такова жизнь; тренер Джо Вудхед, по прозвищу «Цыган», из моей школы, говаривал, что некоторые рождены, чтобы быть спортсменами, а некоторые — чтобы быть болельщиками. Этот мир жесток, и Бог, наделяющий нас своими дарами, по-видимому, никогда не слышал слова «квота».

Но годы не изменили основную оптимистическую мысль моей творческой философии, которой я учу на уроках писательского мастерства и семинарах примерно с 1975 года: то, что вы хотите делать — это, зачастую, то, что вы умеете делать. Какие-то ваши шаги будут тяжёлыми, как первые шаги Русалочки Ганса Христиана Андерсена, после того, как её хвост превратился в ноги, но если ваше желание очень велико, то вы справитесь. Вам придётся умерить свои требования, если вы хотите добиться желаемого, но для большинства простых смертных это не проблема (как раз наоборот, проблема многих — неумение требовать то, что они заслужили).

Вероятно, вам придётся проявить необыкновенное терпение и целеустремлённость, но это как раз по силам многим людям. И самое главное, что несёт моя благая весть: вы должны очистить свой разум, чтобы понять одновременно три вещи о себе: что вы сможете сделать; что вы думаете, что сможете сделать; и что вам никогда не сделать.

Я говорил это на протяжении долгого времени; в «Рок Боттом Римейндерс» я увидел возможность проверить свои слова на деле. Потому что в «РБР» я должен был заниматься не писательством, в котором у меня есть определённый талант, а игрой на гитаре и пением, в которых у меня таланта нет почти никакого. Говоря проще, я увидел возможность выяснить, насколько лучше я могу стать, просто пытаясь стать лучше. Помните старую шутку — турист в Нью-Йорке спрашивает у местного жителя, стоящего на углу Сорок Второй и Пятой Авеню: «Как мне попасть в Карнеги-Холл?» Местный подмигивает ему и говорит: «Практиковаться, мужик, практиковаться». Конечно же, помните — эта шутка не новая.

Но она хорошая.

За сценой в «Три-Два-Восемь» было две гримёрных и обе были заполнены участниками группы и снующими вокруг людьми со сценическими пропусками. В одной из них я заметил Кэти, Барбару, Эми и Тад — их всегда было легко заметить в их роскошных сверкающих вечерних платьях. В другой я увидел Дейва Барри и Роя Блаунта, болтающий с группой ребят, которые выглядели одновременно интеллигентными и выпившими. Я решил, что это сокурсники Роя. Он учился в Вандербилте, у них была встреча выпускников, и, казалось, все они пришли сюда, на Четвёртую Авеню, чтобы поглядеть на Старину Роя (так многие из них называли его — Старина Рой).

За Стариной Дейвом и Стариной Роем я заметил Старину Джерри — Джерри Петерсона, саксофониста «РБР». Он сидел в одиночестве, потягивая пивко и мечтательно глядя в пространство. Джерри — здоровый мужик с круглым и лицом и врождённым дзен-буддистским отношением к жизни. Его невозможно не полюбить.

Когда я вижу его, я всегда вспоминаю строчку из песни Боба Дилана про «Урагана» Картера[73]: «Рубин сидит как Будда в трёхметровой камере». За Стариной Дейвом и Стариной Роем Старина Джерри сидел как Будда в пятиметровой гримёрной, и я сел рядом с ним.

— Как себя чувствуешь, Стиви? — спросил Джерри, — Слышал, у тебя возникли проблемы?

— Всё вышло неплохо, — ответил я невозмутимо.

Джерри подумал несколько секунд, затем рассмеялся:

— Хорошо сказано, дружище, хорошо сказано. Неплохо вышло, да? Мне нравится.

— Да уж…

Он посмотрел вокруг.

— Много людей, дружище.

— Ага.

— Ты готов? — спросил он.

До меня внезапно дошло, что все задают мне один и тот же вопрос в различных вариациях с нашего приезда на проверку звука.

— Да, — сказал я, — Думаю, готов. Я и впрямь начал чувствовать, что готов.

В подобные вечера наступает момент, когда полное безумие происходящего находит уютный уголок в моём сердце, и я даже радуюсь тому, что оказался там, где оказался, даже несмотря на то, что мне предстоит сделать что-то непростое. Особенно, когда мне предстоит сделать что-то непростое.

— Отлично, — сказал Джерри, — Потому что это не писательская вечеринка. Сегодня нам придётся отлично сыграть, если мы хотим выйти отсюда живыми.

Я поразмыслил над этим и кивнул.

— Хорошо.

И как по сигналу, в двери возникла курчавая голова Боба Дэйца.

— Леди и джентльмены! — объявил он радостно — Шоу через пять минут! Гостям просьба удалиться!

Пять минут спустя — эти последние пять минут всегда тянутся так долго — сцена осветилась, и вышел Старина Рой, чтобы представить нас. Когда ему в лицо ударил свет прожекторов, его друзья из Вандербильта разразились апплодисментами. Мы же стояли за сценой примерно в том порядке, в каком нас должен был представить Рой, так что я находился позади Дейва Барри. В отблесках света, докатывавшегося со сцены, я увидел, что Дейв допил пиво и аккуратно поставил пустую бутылку на ящик от усилителя. Я вновь почувствовал приступ боли в желудке. Я подавил его, убеждая себя, что его и вовсе не было. Для посещения маленькой розовой комнаты было уже поздно. Мы достигли точки, когда должно было случиться то, чему суждено, и это отчасти успокаивало.

Кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и увидел своего знакомого вышибалу — огромного как Годзилла.

— Сломай ногу, — сказал он торжественно. Для обычных пожеланий удачи было уже поздно, даже вышибала это знал. На сцене Старина Рой как раз спросил у зрителей, как дела, — в ответ раздались воинственные крики и топанье ног.

— Друг мой, — сказал я, — Я постараюсь сломать обе.

Я вырос в глуши, в семи милях от ближайшего города с дорожным освещением и в пятнадцати от Льюистона-Оберна, который в шестидесятых считался крупным городом по стандартам штата Мэн и мелким по всем остальным стандартам. Я жил с мамой и братом на грязной улице в Методистском Квартале, а если точнее — за той самой церковью, которая и дала имя этому району Дарема. Понимаю, что это похоже на строчку из песни Джо Саута, но это правда.

Мой лучший друг, Крис Чесли, жил на той же улице в миле от меня. В 1962-63 годах мы вместе открыли для себя фолк-музыку и были очарованны такими белыми исполнителями «городского блюза», как Дейв ван Ронк, Джефф Малдаур, «Паук» Джон Кернер и Том Раш. Не меньше мы фанатели и от молодых исполнителей баллад вроде Боба Дилана, Тома Пакстона, Эрика Андерсена и, особенно, Фила Окса. Мы обожали Окса, потому что его песни отражали чувства, с которыми мы жили — озлобленность и смятение — но у всех этих людей было одно сходство: они играли музыку, не имеющую ничего общего с той чушью, что мы слышали по радио — милая маленькая Шейла, ты узнаешь её с первого взгляда по голубым глазам и волосам, собранным в хвост. А ещё в этой музыке была простота, проникающая прямо в сердце. Когда годом или двумя позже я начал курить «Пэлл-Мэлл», я сделал так потому, что в душе был уверен, что мой кумир, Дейв Ван Ронк, курит их. А что ещё мог курить человек, поведавший нам «Блюз Постельного Клопа»?