ЕАО в обвинение в стремлении оторвать Биробиджан от Советского Союза, передать его Японии и превратить в международную антисоветскую базу. Это было будто бы частью изменнического плана, который Михоэльс привез после своего визита в Америку в 1943 году. Те же два американских журналиста, против которых было выдвинуто обвинение в деле еврейских писателей в Москве, втянуты были в Биробиджанский заговор. Они будто бы приехали в 1946 году в Советский Союз, чтобы проверить, не только как подвигается вперед Крымская операция, но и как развивается «измена’ в Биробиджане».
Стоит отметить, что «два американских журналиста», о которых тут идет речь, это сам Б. Ц. Гольдберг и редактор нью-йоркской коммунистической «Морген-Фрайхайт».
Цитируемый нами автор сообщает далее характерные подробности об обвинениях, которые были выдвинуты в ЕАО против арестованных евреев:
«Одно обвинение относилось к вещевым посылкам из Соединенных Штатов. Американские друзья посылали эти вещи в Биробиджан с ведома советских представителей в Соединенных Штатах. Средства для этого собирались на публичных митингах, на многих из которых выступали советские представители. Вещевые посылки перед отправкой в Советский Союз проходили контроль представителей советского консульства и позже на советской границе подвергались общему таможенному контролю и отсюда отсылались в Биробиджан. Все проводилось открыто, дружески, легально, с ведома и одобрения разных (советских) официальных лиц, высших и низших. Тем не менее несчастные люди, принимавшие посылки для Биробиджана и распределявшие присланные вещи между наиболее нуждающимися, теперь были арестованы, как изменники, и вся операция была объявлена частью заговора.
Другое обвинение сводилось к тому, что экспонаты в еврейском музее не имели отношения к области и имели целью характеризовать этапы еврейской истории. Другие экспонаты были выражением буржуазно-националистических идей; они говорили о единстве еврейского народа, о попытках расширить «Биробиджанер Штерн», о планах создания еврейского издательства и еврейского университета — коротко говоря, обо всем, что должно было придать ЕАО еврейский характер.
Но разве Биробиджан не означал, что евреям было предложено все это и еще многое другое? Ответ теперь гласил, что все это искусственно, так как большинство населения составляют неевреи..., что все это является проявлениями еврейского национализма, который так же опасен, как и украинский национализм. К тому же еврейский национализм связан с еврейскими реакционными кругами и с враждебной Советскому Союзу еврейской буржуазией заграницей».
О возобновлении еврейского переселения в ЕАО более уже не было и речи. Да для такого переселения теперь, может быть, и трудно было бы найти достаточно охотников. Как ни мало знали вне ЕАО, что там происходит, кое-какие сведения об этом просачивались, и их было достаточно, чтобы вызвать у советского еврейского населения настроения настороженности по отношению к Биробиджану: как бы не попасть там в ловушку. Больше того: по мере обострения антиеврейской политики в последние годы жизни Сталина из Москвы начали распространяться слухи о готовящемся превращении ЕАО в обширную область принудительных работ, по образцу Воркуты или Колымы, и о готовящейся массовой принудительной отправке туда советских евреев уже не в качестве переселенцев, а в качестве лагерников и ссыльных. Смерть Сталина положила конец этим слухам.
Что же оставалось в эти годы и что остается еврейского в Еврейской автономной области? Еврейской школы уже к началу этого периода не было, нет и сейчас. Еврейская газета, правда, продолжала и продолжает выходить три раза в неделю небольшим двухстраничным листком, но она является еврейской только по языку. Интересны наблюдения об этом Словеса, французского еврея-коммуниста, ездившего в 1958 году в Советский Союз в составе французской еврейской коммунистической делегации. В отделе периодических изданий библиотеки им. Ленина в Москве (бывш. Румянцевская) делегаты рады были установить наличность и еврейской периодической печати: «Биробиджанер Штерн» и нескольких заграничных еврейских коммунистических газет (Словес называет нью-йоркскую «Морген Фрайхайт», парижскую «Найе Прессе» и тельавивскую «Фрай Исроэл»). Но комплект «Биробиджанер Штерн» находился в состоянии первозданной свежести, а заграничные еврейские газеты были так замызганы, что иногда их почти невозможно было читать. На них устанавливается очередь, некоторые записываются для чтения их за неделю вперед. На вопрос Словеса, обращенный к его соседу по библиотеке (он читал «Найе Прессе»), почему так велик интерес к заграничным газетам, а «Биробиджанер Штерн» вовсе не привлекает к себе внимания читателей, спрошенный ответил: в «Биробиджанер Штерн» нет ничего, что могло бы его интересовать, — одна-две статьи общего содержания, переведенные из центральных газет, которые он уже видел, и местная общая хроника, и ничего о евреях. Разговор (он происходил по-еврейски) привлек внимание других читателей и принял общий характер, и все были единодушны в оценке «Биробиджанер Штерн».
Сохранилось название на двух языках на станции Биробиджан, как и названия многих улиц в гор. Биробиджане, и кое-где названия учреждений, но в учреждениях всюду прочно перешли на русский язык. Любопытна в этом отношении эволюция почтового штемпеля в гор. Биробиджане. Ленеман приводит образец такого штемпеля для 1935, 1947 и 1955 годов: в 1935 и 1947 годах штемпель двуязычный и в 1935 году имеет надпись и по-еврейски: Биробиджан, ЕАО; в 1947 г. уже только Биробиджан; а в 1955 году уже ничего еврейского не осталось.
Нет почти и еврейской книги. Исроэл Эмиот, поэт, живший в Биробиджане с осени 1944 года в качестве корреспондента Еврейского Антифашистского Комитета и входивший здесь в редакционную коллегию еврейского литературно-общественного альманаха «Биробиджан», после почти 8-летних мытарств в концлагерях вернулся в 1956 году в Биробиджан, «амнистированный», но еще не «реабилитированный». За время его отсутствия здесь открылся большой книжный магазин Огиза. «В нем можно получить советские книги до самых новых на разных языках; только одного отдела нет: еврейского. В декоративных целях здесь выставлено несколько старых, пожелтевших и распадающихся еврейских брошюр. Заведующая книжным магазином, наивная, честная русская женщина не понимает, что происходит. Она даже спрашивает меня: разве еврейские писатели перестали творить?». Эмиот нашел лишь очень мало еврейских книг и на полках библиотеки. Произведения репрессированных еврейских авторов были просто уничтожены. Большая коллекция Judaica гниет в погребе. У библиотекарши нехватает духа ее уничтожить, но и держать открыто эти книги на полках она боится. Из боязни репрессий уничтожили за эти годы имевшиеся у них еврейские книги и многие частные лица.
Через три года — в мае 1959 года — корреспондент «Ныо Йорк Таймс» Макс Френкель посетил ЕАО. С еврейскими книгами здесь почти ничего не переменилось. В книжном магазине Огиза даже ничего не знали о вышедшем двумя месяцами раньше томике избранных произведений Шолом Алейхема (первой вышедшей в Советском Союзе книге на еврейском языке после 1948 года).
И, само собой понятно, в эти