все было по-другому. Может, я и правда влюбилась?
– Я не хочу… торопиться… – выдохнул Роберт, обхватывая мое лицо ладонями.
– Просто поцелуи, – согласно закивала я.
Ужин был забыт. Мясо безнадежно остывало, на пирожные слетелись мошки, а соус подернулся тонкой маслянистой пленкой. Роберт целовался бесподобно, я плавилась в его руках и прижималась все крепче. В какой-то момент осознала, что сижу на его коленях и бесстыдно ласкаю языком шею мужчины. С его губ сорвался едва слышный стон, пальцы впились в мои бедра, а губы нашли грудь. Плечики платья давно сползли, а я просила богов, чтобы в окне не появился Гаскон. Если он нас увидит…
– Стой, – хрипло пробормотала, но в этот момент Роберт куснул мою губу, и я вновь забылась.
В его комнату через черный вход с заднего двора мы пробирались на цыпочках. Стол перенесли сюда же, заперлись и вновь забыли, что хотели поужинать. Скрипучую кровать трогать не стали, Роберт постелил на полу одеяло, сверху бросил подушки и повалил меня на них. Максимально тихими быть не получилось – мой вздох получился слишком громким, и мужчина зажал мне рот ладонью. Ласково и нежно, но…
Перед глазами вспышкой пронеслась ночь, когда я потеряла невинность. В грязной комнате на затхлых простынях. Под потолком висела паутина, и на нее я смотрела во время всего процесса. От Савара пахло потом, дешевым пивом и табаком. Я плакала беззвучно, но стоны от боли ему не нравились и он зажимал мне рот.
– Нет… Не хочу! – я зажмурилась и резко выбросила руки перед собой, когда Роберт почти стянул с меня платье.
– Что-то не так? – мужчина отстранился, встревоженно заглянул в глаза. – Прости… Я что-то не то сделал? Тебе неудобно?
Я замотала головой, жмурясь еще сильнее. Как странно было бы расплакаться в этот момент, но глаза жгло от подступающих слез.
Роберт сел рядом. Поправил на мне лямки, тонкий корсет и погладил по животу. Я боялась шевелиться. Страшные картинки сменяли друг друга, а закончились на моменте, когда Савар захрапел, навалившись на меня сверху. Тогда я выбралась из-под него, усталая, в слезах, собрала свои вещи, раскиданные по полу, и вышла в ночь. Белье отыскать не смогла, оно так и осталось в той дешевой таверне на окраине Бирцана.
Почему именно сейчас я вспомнила все это? Возбуждение схлынуло, уступив место горечи и отвращению. Я проглотила комок слез и попыталась улыбнуться.
– Извини, пожалуйста… Я не смогу.
– Укрыть тебя одеялом? – Роберт взял мою руку в свою и оставил осторожный поцелуй на кончиках пальцев. – Я могу оставить тебя одну, если нужно…
– Нет, что ты! Побудь со мной. Давай просто полежим молча? – я шептала слишком громко, но вовремя осеклась. Вздохнула, успокаиваясь. Надеюсь, мы не потревожили сон Гаскона и Ули.
Мужчина опустился на одеяло рядом со мной. Я позволила обнять себя, и мы лежали так долго, пока у меня не затекла шея. Я повернулась к Роберту, хотела объяснить, что случилось, рассказать про ту ночь… Но он спал. Тихое дыхание, хмурое лицо. Мужчина крепко сжимал мою руку в своей, прижимал ее к своей груди. Я улыбнулась, любуясь сведенными к переносице густыми бровями. Роберт выглядел милым в своем безмятежном сне.
Из соседней комнаты донесся скрип кровати, а после шорох. Тяжелая поступь не могла принадлежать Гаскону, и я решила проконтролировать, чтобы Уля ни обо что не споткнулась. Осторожно выбралась из крепких объятий. Ресницы Роберта дрогнули, но мужчина тут же обхватил руками подушку и засопел.
Прикрыла за собой дверь. Так и есть – кровать Ули пустовала, на соседней спал Гаскон, раскинувшись звездой. Шорох раздался из кухни, и сразу же скрипнула входная дверь. В дом ворвались звуки улицы – пение сверчков, шелест ветра в траве.
– Уля! – я выскочила на улицу следом за старушкой.
Бабулька прижала палец к губам, потом неопределенно махнула рукой. Я закрыла дверь, чтобы она не грохнула об косяк, и отвела Улю на задний двор. Стулья мы там и оставили, а старушке, видимо, хотелось подышать воздухом. Яд мандароны прекратил свое действие, теперь Уля до утра глаз не сомкнет.
– Молчи… – прохрипела Уля, несильно сжав мое колено.
В первую секунду я ошарашенно обдумывала, почему должна молчать, а когда до меня дошло, что Уля заговорила, едва не закричала от радости. Вовремя прикрыла ладонями рот.
– Аленка… я скажу, а ты сама решишь… Только пока молчи…
Говорить ей было тяжело, каждое слово давалось с трудом и приходилось глубоко дышать. Уля молчала слишком долго, язык ее теперь не слушался. Но какое же это счастье – слышать ее голос! Я даже почувствовала гордость за свое изобретение. Нужно будет обязательно записать в дневник рецепт отвара!
– Роберт… Лабердан… Сын Вендеса Лабердана… главы Мирового Совета… Мой муж когда-то… учился с ним в академии Мельсона…
Уля протяжно вздохнула, откинулась на спинку стула. Я слышала ее как сквозь толщу воды, но молчала, не задав ни единого вопроса, пока она не договорила. Я услышала, кем и кому является Роберт, но смысл слов старушки до меня не доходил.
– Я знакома с Вендесом… И Роберта знала совсем еще мальчишкой… Я узнала его голос, я знаю его… Аленка, он здесь не просто так… Мировой Совет никогда не приезжает просто так… Порви с ним, уходи… Чтобы он не знал, где ты…
– Он ведь не из Мирового Совета? – наконец ко мне вернулся дар речи. Я бросила растерянный взгляд на окно комнаты моего мужчины и перешла на еще более тихий шепот. – Его отец ведь, но не он?
– Он наверняка пошел по стопам отца. У меня нет никаких сомнений в этом… Не говори пока никому, что ко мне вернулся голос… Я потом сама скажу внуку, а Роберт уедет, как только уедешь ты. Уходи сейчас же, уходи, пока он спит.
Старушка обернулась ко мне, дотронулась сухонькими ладонями до моих плеч.
– Я провожу вас до кровати, – я поднялась на ноги, стараясь не обращать внимания на подкашивающиеся колени. – Пойдемте.
– Нет, я найду дорогу. Иди сейчас же, беги к дочке, собирай вещи.
“Собирай вещи”… Последняя фраза оглушила, и с меня спала рассеянность. Звуки стали казаться громче, предметы ярче, а сердце зашлось в груди, грозясь проломить ребра. Я горячо поцеловала Улю в щеку и, не разбирая дороги, бросилась домой.
За спиной остался дом Ули, спящий в нем любимый мужчина, деревня, которую я больше не увижу. Слезы проступили и тут же высохли. Страх подгонял вперед, заставил ворваться в дом и запереться на