— Нам надо поговорить, — сказала она.
— Вот дерьмо.
Грейс нахмурилась:
— Что теперь?
— Ненавижу разговоры, которые начинаются со слов «нам надо поговорить».
— Что ж, прости. — Она выпрямилась, сидя на стуле. — Но это важно.
— Угу. — Лютер отломил кусочек тоста. — Ладно, давай поговорим.
— Фэллон Джонс постоянно повторяет, что ситуация под контролем. По крайней мере, в том, что касается нас с тобой. Но тебя вчера чуть не убили. Из-за меня.
Лютер отложил недоеденный ломтик на тарелку и прищурился.
— Вчерашние события в прошлом. Если тогда ситуация и вышла из-под контроля, то сейчас уже все в порядке.
— Я так не думаю. Прошлая ночь была для меня предупреждением. Меня не волнует, что говорит мистер Джонс, я видела ауру сирены. Моя интуиция подсказывает, что сирена зациклена на том, что произошло на Мауи. Она сильная и смертельно опасная, и я не хочу, чтобы ты, Петра или Уэйн были убиты, пытаясь защитить меня.
— Защищать людей — моя работа, помнишь? Я телохранитель.
— Вчера ты это доказал. Я не хочу, чтобы ты рисковал ради меня.
— Позволь мне самому решать, рисковать или нет.
— А как насчет Петры с Уэйном? Они не имеют к этому никакого отношения, но сирена может нацелиться на них, чтобы добраться до меня. Я не хочу нести ответственность за то, что кто-то из вас окажется в большой опасности.
— Планируешь снова исчезнуть?
Грейс напряглась.
— В прошлый раз это отлично сработало.
— Ты уже создала себе новую жизнь. Ты не можешь серьезно все бросить и начать с нуля.
— Я всегда сама решала свои проблемы. Справлюсь и сейчас.
— Не в одиночку. Не в этот раз. «Джонс и Джонс» вовлекло тебя в эту неразбериху, оно и должно тебя защитить. А поскольку я единственный находящийся поблизости телохранитель из «Джонс и Джонс», значит, я и буду тебя защищать, нравится тебе это или нет.
— Петра с Уэйном не работают на «Джонс и Джонс», — заметила Грейс, погружаясь в отчаяние.
— Помнишь, ты сказала, что Общество — единственная семья, которая у тебя есть?
— И что из этого?
— Петра и Уэйн — моя семья. Пока мы с тобой вместе, они считают и тебя членом семьи. Ты не можешь заставить их сложить руки, даже если попытаешься. — Лютер усмехнулся. — Кроме того, они были бы разочарованы, если бы ты отказалась от их помощи.
— Лучше пусть разочаруются, чем умрут из-за меня.
— Поверь мне, Петра с Уэйном не воспринимают все таким образом. Может, они и в годах, но они бойцы, Грейс, бойцы до мозга костей.
Грейс попыталась скрыть слезы.
— Этого я и боялась.
— Боялась чего?
— Я боялась, — ответила она, вытирая щеку тыльной стороной ладони, — что у меня не хватит мужества отказаться от твоего предложения.
— Это не предложение, — мягко возразил Лютер. — Все так и есть. Я не могу позволить тебе сейчас уйти, даже если ты будешь очень стараться.
— Лютер…
— Тише.
Грейс почувствовала себя неестественно спокойной и безмятежной.
— Прекрати, — рассердилась она. — Я дам знать, когда захочу, чтобы моей аурой управляли.
Искусственное спокойствие испарилось.
— Мне нравится, когда ты так делаешь, — усмехнулся Лютер. — Сразу возбуждаюсь.
Грейс рассердилась еще сильнее.
— Как ты можешь говорить о сексе в такой момент?
— Ты права. Когда дело доходит до секса, разговоры и близко так не заводят, как действия.
Он встал, обогнул стол и поднял ее со стула. Его рот накрыл ее губы раньше, чем Грейс смогла придумать серьезную причину, чтобы остановить его.
Целых две секунды она честно пыталась сопротивляться. Затем, вздохнув, положила руки ему на плечи и поцеловала его в ответ.
Она ощущала вспыхнувшую между ними страсть. Лютер целовал Грейс, пока она не задрожала от желания, пока не смогла больше думать о том, как сядет в первый попавшийся самолет и начнет новую жизни.
Он взял ее лицо в ладони.
— Я не позволю тебе исчезнуть. Если ты попытаешься уехать, я приеду за тобой. Никогда об этом не забывай. Я найду тебя.
Грейс оставалась неподвижной, сжимая пальцами его плечи. Она не могла определить, какие эмоции наполняют ее. Страх? Надежда? Любовь?
— Почему ты так уверен, что сможешь меня найти? — спросила она.
Это был не вызов. Просто важный вопрос. Она должна была услышать ответ.
— Потому что мы с тобой связаны, — сказал Лютер. — Не пытайся отрицать, что не чувствуешь связи между нами.
Не дожидаясь ответа, он снова поцеловал ее. Руки Грейс сжали его крепче. Чуть слышно всхлипнув, она ответила на поцелуй, прижимая его к себе так крепко, будто он был ее пленником, а она — его.
Внезапно они оказались на старом диване. Лютер уложил ее на спину. За то короткое время, что они провели вместе, он много узнал о том, как доставить ей удовольствие в постели, и безжалостно применял эти знания. Ослепительно засияла энергия страсти — светлая и темная.
Но связь работала в обоих направлениях. Грейс знала его теперь так же хорошо, как и он ее, и была такой же безжалостной.
Он глубоко вошел в нее. В момент облегчения чувства Грейс вспыхнули, сливаясь с чувствами Лютера, а потом они оба потерялись во времени.
ГЛАВА 36
Монстр не вылез из-под кровати, а появился из неосвещенного коридора. Она услышала, как открылась дверь, которую она так тщательно заперла. Застыв от страха, она наблюдала за его ужасающей аурой, когда он прокрался к ней в комнату.
Ей только что исполнилось четырнадцать. Всего несколько месяцев она провела в приемной семье, но инстинкты выживания уже были остро отточены. Каждую ночь она ложилась спать полностью одетая, потому что чувствовала, что рано или поздно отец семейства придет к ней в комнату.
Она не видела его в темноте, но его энергетическое поле горело темным пламенем извращенной похоти. Он остановился возле кровати и промурлыкал:
— Не спишь, сладкая? Я пришел поцеловать тебя и пожелать доброй ночи.
Она не ответила. Даже не пошевелилась. Ей казалось, что она не может и пальцем шевельнуть. Быть может, если притвориться спящей, монстр уйдет.
Он сел на край кровати и положил руку ей на ногу. Она вздрогнула, инстинктивно отпрянув от него.
— Значит, не спишь, — прошептал монстр. — Так я и думал. Ты сексуальная маленькая девочка. Уже созревшая. Готов поспорить, у тебя уже было несколько парней, правда? — Рука переместилась выше, на бедро. — Но, наверное, еще не было настоящего мужчины. — Пожалуйста, не надо. — Горло так пересохло, что слова давались с трудом.