Никритин, подумав про себя: «Задело все-таки!»
Помолчали. Сзади, из темного провала между двумя домами, слышались отрывистые звуки рояля, перебиваемые взрыкиванием контрабаса и шелестом гитар. Звуки, словно из резонатора, кругло и упруго разрастаясь, выкатывались на тротуар.
— Ну... что вас интересует? — сказала она наконец тусклым голосом. — По образованию я — гидротехник. Из тех, что с рыбой разговаривают по телефону.
— С кем?! — резко обернулся Никритин.
Она едва заметно улыбнулась.
— Это шутка студенческая. Есть у нас такой прибор — для определения объема протекающей воды. Со звоночком. Ну и отвечаешь любопытным, сидя где-нибудь на берегу, что с рыбой говоришь. Прибор — в воде, а наверху — звонок для отсчета... Вот, пожалуй, все, что могу сообщить о себе самого яркого.
— Самое яркое? Вот это? — не поверил Никритин.
— Да! А что же еще? Пыль, да жара, да комары кусают. И макароны на завтрак, макароны на обед... — Она как-то пружинисто поднялась с места и шагнула к машине. — Камера готова. Будет вам скоро работа.
Никритин все еще недоверчиво смотрел на нее, размышляя о сказанном. Довольно гнусно... Или все — наигранное?..
Он пригладил — по привычке — обеими руками волосы и встал.
Но не скоро еще довелось ему взяться за насос — тяжелую, однако самую немудрящую работу. Прежде надо было, орудуя железной полосой — монтировкой, — затискать камеру под неподатливую резину покрышки. А с этим Кадмина справлялась одна. Монтировка со скрежетом срывалась, гулко чвакала пустая покрышка.
И снова Никритин стоял и томился, глядя, как у Кадминой под спортивной рубашкой ходят лопатки.
По тротуару прошли двое. Девушка шла пританцовывающей походкой, обеими руками придерживаясь за локоть парня. Пройдя, оглянулись, засмеялись. И не нужно было гадать — смеялись над ним.
Подъехал легковой фургон — «Москвич». Отворилась дверца. Шофер — молодой, нагловатый — окинул острыми глазами разбросанные инструменты.
— Загораете? Помощь не требуется? — лихо крикнул он. — Сговоримся на полкило!..
— Езжай, езжай! Полкилошник... — грубо, но беззлобно, как шофер шоферу, бросила Кадмина и, разогнувшись, протянула Никритину насос: — Действуйте!..
Плюхнувшись наконец на мягкое сиденье, Никритин ощутил в руках непривычную бессильную дрожь. Рубашка прилипла к взмокшей спине, и врывающийся в окна ветер заметно холодил плечи. Он дышал раскрытым ртом, стараясь унять расходившуюся грудь.
Кадмина молчала, словно и не замечала его слабости. Он благодарно покосился на нее. Она сидела, свободно откинувитись, и, казалось, безо всякого напряжения, небрежно перекидывая рычаг передач, вела машину. Стрелка спидометра застыла возле цифры «сто». Два конуса света, как стволы орудий, покачивались впереди, далеко прорубая тьму.
— Как вы думаете... — прервала она молчание, сосредоточенно глядя на дорогу. — Есть у нас «проклятые» вопросы?
— Есть, наверное, — откликнулся Никритин, не слишком вдумываясь в смысл ее слов.
— Да нет, я не о том!.. — дернула она подбородком. — Знаю, у вас, художников, есть. А вот вообще... Скажем, женский вопрос.
Никритин обернулся — не разыгрывают ли его? Нет, не похоже.
Брови ее слегка хмурились, и она по-прежнему смотрела сквозь ветровое стекло.
— Женский? — Никритин изумленно взглянул на нее. — Не вижу никакого вопроса.
Кадмина помолчала.
— А вы бы посмотрели на дипломанток, когда их начинают распределять на работу. Не на всех, конечно... Но... — она нервно покривила губы. — По-моему, мало провозгласить равноправие женщины... От этого складывавшаяся веками женская психология не изменится сама собой. Слишком многое еще отбрасывает их назад — дом, семья, физиология.
— Ну, Фрейда-то уж не будем трогать!
— А при чем тут Фрейд! — неожиданно запальчиво спросила Кадмина. — Не будьте ханжой: рожаем-то мы!.. Но я не о том... Когда вы, мальчишки, еще ходите в мечтателях, ни черта не смыслящих в психологии, мы, девчонки, имеем уже свою, пусть обуженную, психологию: не показывая другим, наблюдать, похихикивать, интриговать. «Он за мной ухаживает!» — какая в этом власть!.. А как надо строить глазки — знаете, нет? Нужно глазами изобразить 123, — снизу вверх, зигзаг, еще зигзаг...
Никритин, не сдержавшись, расхохотался.
— Смешно... — Кадмина поморщилась. — А к чему это сводится? К возможности не работать, не искать свое место в жизни, а «выскочить замуж» — и тем решить все жизненные проблемы.
Никритин перестал смеяться: что-то свое, наболевшее, билось в ее словах.
— А сама женщина... может же что-то предпринять, если понимает?.. — осторожно начал он.
— А какая женщина откажется, например, хорошо одеваться, жить в комфорте? — перебила Кадмина, резко перехватывая баранку руля, чтобы обогнать автобус, освещенный, как новогодняя елка.
— Вы на кого-то обижены? Хотите чем-то оправдать себя? — помедлив, с безжалостной мягкостью спросил Никритин. — Я не знаю всего. Но если вы сами пошли на это...
— Нет... — качнула она головой. — Я не «выскочила»: предок определил в аспирантуру.
«Так в чем же дело?» — хотел спросить Никритин, но смолчал: почувствовал — разговор иссяк. Она выразила в словах то, чем мучилась, и, может быть, пришла к каким-то, неведомым для него, умозаключениям. А он, собственно, был тут ни при чем... Вроде боксерской груши для тренировок.
— Зачем вы приезжали? — спросил он, некоторое время спустя. — Только искупаться?
— Ну... теперь мне самой смешно. С предком поцапалась. Спутался с одной вот такой... Она слегка наклонила голову, не отрывая взгляда от дороги. — Сумасшедший у меня характер, прав предок...
— Кстати, о предке... Кто он у вас? — спросил Никритин, глядя на вырастающее впереди зарево освещенного города.
— Профессор... — с какой-то снисходительной язвительностью процедила она и на мгновенье скосила на него глаза. — Удивляетесь моему негодяйству?
Никритин не ответил.
У обочины дороги мелькнула табличка «Ташкент» — въехали в город. Зарево, светлое издали, вблизи померкло.
Машину поглотила ночная улица с нависшими ветвями деревьев.
Большие лопушистые листья... Темно-зеленый тоннель... Грохотали моторы множества автомашин, идущих с войсками. Город готовился к первомайскому параду. И грохот сотрясал листву деревьев, застывших в темноте...
— Куда вас подвезти? — спросила Кадмина. Синие холодные всполохи ламп дневного света наплывали на ее лицо — строгое, гладкое, как на бронзовой медали.
Никритин