Он давно чувствовал недомогание, но молчал. В последнее время у него почти совершенно пропал аппетит и появилась жажда. Сергей очень похудел, побледнел, но старался быть веселым и бодрым. Он всячески скрывал свою болезнь, а вот сейчас свалился.
Полет был отложен, и я на своем бомбардировщике отвез Куликова на один из подмосковных аэродромов. Оттуда его отправили в госпиталь.
Сергей не вернулся в строй: у него обнаружили диабет.
Потом ушел и Саша Панфилов. Его перевели в другой полк сначала временно, затем постоянно. После этого у меня до конца войны часто менялись штурманы и стрелки-радисты.
Неизменным оставался только Леша Васильев. Он летал со мной до самой победы.
И в годы войны, и потом более двух десятков лет я летал на различных тяжелых самолетах. Много прекрасных офицеров, сержантов было в составе моего летного экипажа. Если мы во фронтовое время громили фашистов и наш труд влился в короткое слово «Победа!», то в послевоенные годы мы крепили боевую мощь нашей авиации, ставили ее на новое крыло, летая на реактивных и турбовинтовых воздушных гигантах. И все мои успехи — это труд товарищей, летавших со мной.
Я благодарен им, дорогим моим летным братьям. Но пусть не примут они в обиду, если я выделю среди них лучшего из лучших — моего боевого друга, штурмана нашего экипажа первых годов войны Сергея Ивановича Куликова.
На самолете «Олег Кошевой»
На фронте, в боевой обстановке, все четко и конкретно. И даже чувства. Печаль. Она черная, чернее быть не может. А если уж радость — так радость. Берет тебя всего без остатка.
На днях Совинформбюро передало сообщение об освобождении от немецко-фашистских оккупантов моего родного Луганска. Возвращен Родине первый областной центр Советской Украины. Радуется весь народ. И как же не радоваться мне за землю дедов и отцов, за те тропки, что в детстве исхожены, за те сады, что нами посажены. Такое чувство, будто снова поднялся я на Острую Могилу, как в детстве, и словно лечу к звездам. И кажется, что этот полет чувств, крылатое ощущение души выше даже тех полетов, что совершаем мы на своих могучих машинах.
Принимали участие в освобождении Луганщины и авиаторы нашего полка. Все мои боевые товарищи. А я — нет! Одна за другой уходили машины в небо, а я оставался на аэродроме, был... отстранен от полетов.
Узнал, кто так постарался. Оказалось, Дакаленко. Командир полка принял решение, что на задание идут все эскадрильи. А Дакаленко:
— Молодчего посылать не следует.
— Почему? — не понял командир.
— А потому, что не так-то легко сбрасывать бомбы, считай, на крышу родного дома.
Наверное, прав был комиссар, приняв такое решение. Правда, бомбили не Луганск, а железнодорожный узел вблизи него, но все равно комиссар был прав.
Безграничная любовь к Родине, ненависть к фашистским захватчикам давали нам силу и волю к победе. Освобождая города и села от фашистской чумы, наши воины становились свидетелями великого мужества советских людей, оставшихся на временно оккупированной врагом территории. Несмотря на жестокость фашистов, патриоты не склонили свои головы перед ними. Ни террор, ни провокации, ни лживая пропаганда не сломили высокого морального духа и стойкости нашего народа. Помогая Советской Армии, оставшееся в тылу население уничтожало гитлеровских солдат и офицеров, нарушало коммуникации врага, разрушало железнодорожные линии, пускало под откос эшелоны, взрывало мосты, распространяло листовки, освобождало из концлагерей военнопленных...
На весь мир стали известны имена героев подполья Краснодона — небольшого шахтерского городка моей родной Луганщины. Руководимые коммунистами, юные мстители поднялись на борьбу с фашистскими поработителями. Олег Кошевой, Ульяна Громова, Иван Земнухов, Любовь Шевцова, Сергей Тюленин... Сейчас об этих людях знает каждый школьник. А тогда в начале весны 1943 года, после опубликования в «Комсомольской правде» материалов о короткой, как вспышка, героической жизни и мученической смерти молодогвардейцев, мы с восхищением повторяли их имена, стараясь запомнить всех их и отомстить за каждого.
И мстили. Жестоко и справедливо.
На деньги, собранные молодежью Донбасса, был построен бомбардировщик. «Олег Кошевой» — была выведена на его фюзеляже надпись. Эту боевую машину передали в наш полк.
Помню общее построение на аэродроме. Выступает Дакаленко. Говорит о подвиге молодогвардейцев. Рядом со строем — новый бомбардировщик.
— Летать на нем будет доверено лучшему экипажу, — говорит комиссар, — экипажу земляка Олега Кошевого — дважды Героя Советского Союза Молодчего.
Затем предоставили слово мне.
— Спасибо за большое доверие, — сказал я и заверил: — Будем продолжать бить ненавистного врага до победы!
«Здравствуй, юный земляк! Здравствуй, Олег Кошевой!» — мысленно повторял я про себя, подходя к бомбардировщику, чтобы в первый раз отправиться на выполнение боевого задания.
И уже там, над целью, в глубоком тылу врага, когда сбросили бомбы, передо мной явственно встало искаженное злобой и страхом лицо врага. Не ты ли был палачом Олега Кошевого и его товарищей? Ты жестоко пытал их, закапывал живыми в землю, сбрасывал в шурф шахты. Ты был уверен, что расплата минует тебя. Ты надеялся, что уйдешь от смерти. Нет! Мы нашли, настигли тебя. И никогда тебе не спастись от возмездия.
Не один фашист, а десятки, сочни уничтожены экипажем грозной боевой машины — «Олег Кошевой».
Снова летаем в глубокий тыл врага. Калечим коммуникации. Громим военно-промышленные объекты.
...Отбомбившись, возвращаемся назад. Над Кенигсбергом нас здорово обстреляли фашисты. Но мы все же вышли из зоны огня и взяли курс на восток. Радист Ткаченко доложил на командный пункт полка о выполнении задания. И хоть впереди еще три часа полета над территорией, занятой врагом, настроение у нас бодрое. Довольны!
Вдруг замечаю, что один мотор стал сильно перегреваться. Дело плохо. Выключать? Но ведь на одном моторе трудно будет дотянуть до своих. К тому же уменьшится скорость. Что делать? Пока я размышлял, советовался с экипажем, начало падать давление масла. Неожиданно сам самолет подвел итоги нашей дискуссии: он вздрогнул и лихорадочно затрясся. Мотор остановился. Теперь уже ничего не оставалось делать, как лететь на одном моторе. А до линии фронта еще ни много ни мало — 700 километров.
Мы не летим — ползем. Приборы показывают: скорость 160 километров в час. Машина постепенно теряет и теряет высоту. Выдержит ли мотор? Дотянем ли до своей территории? По ведь как он перегружен!.. Высота — две тысячи, а самолет продолжает снижаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});