Читать интересную книгу Дом дневной, дом ночной - Ольга Токарчук

Вы только взгляните, как все начинается с одного человека. У Тунчиля что ни год рождались дети, и он построил с помощью дровосеков новый дом. Они с женой превратили весь склон горы в плодородное поле. Возле ручья сеяли гречиху и овес. Дровосеки поставили неподалеку себе хаты, привезли в них женщин. Когда Тунчиль состарился, долина вдоль ручья превратилась в небольшое селение, которое назвали Новая Вырубка.

За все это долгое время с Тунчилем раз приключилось нечто удивительное. Посреди свежей вырубки, по другую сторону ручья, он заметил одно дерево, про которое, видать, забыли топоры. Из любопытства он подошел поближе и стал его рассматривать. Это была ель, могучая, высокая и прямая; такая, какие идут на постройку домов. Он обошел ее вокруг и увидел, что в кору врос железный вроде бы предмет, поблескивающий, как отполированный клинок. Сначала он потрогал его пальцем, потом попытался поддеть ногтем, затем палкой и, наконец, одним из своих ножей. Но это ничего не дало. Твердое тело дерева крепко держало предмет в себе. Похоже, металл и дерево срослись: их ни в какую не удавалось разделить. Тунчиль подумал: вот оно — знамение, хоть и не явился никакой ангел и не указал места своим лучезарным перстом, но и так уже ясно, где возводить храм. Он пошел к соседям, и они сообща срубили величавую ель. Ночью кузнецу удалось извлечь из дерева таинственный предмет. Это был нож, но не такой, какие делал Тунчиль. Другой. Его лезвие было несравненно более гладким, почти столь же гладким, как зеркало, — в нем отражалось ночное небо. Выбитая на нем крохотная цепочка знаков мало чем, однако, сумела Тунчилю помочь — кузнецу были неведомы иные узоры, кроме следов волков, зайцев и потрясающих форм снежинок. Однако не дерево было важным и даже не этот нож, а место, которое таким образом само о себе возвестило. И потому мужики, собравшись, обозначили на земле прямоугольник и решили построить здесь церковь.

Много, очень много лет спустя, когда Тунчиль уже был столь стар, что все путалось в голове, кузнец задумывался, правда ли, что то дерево росло именно там, может, он видел дерево с воткнутым в ствол ножом еще ребенком совсем в другом месте, а может быть, приснилось, потому что сны у него были всегда четкие и яркие, как лезвие ножа. Он наказал похоронить себя со своей находкой, сталь которой в отличие от Тунчиля не старела. А еще незадолго до его смерти какой-то грамотей сжалился и прочитал ему цепочку крохотных знаков: на клинке было написано SOLINGEN. Слово это никому ни о чем не говорило.

Прошли столетия, и один учитель новорудской гимназии прислал письмо в городской совет с предложением поставить памятник Основателю, но поскольку вся эта история так же, как и большая часть истории самого города происходила, когда на тамошних землях был другой язык, петицию обошли вниманием, и все кануло в Лету.

МАШИНА СПАСЕНИЯ

У Ножовщиков было только одно космологическое видение: Машина Спасения. Они рисовали ее на стенах своих домов, вырезали на рукоятках ножей, их немногочисленные дети, слушая рассказы взрослых, чертили ее палочкой на песке. Ножовщики пели о ней в своих заунывных псалмах, столь странных и печальных, что лишь они сами могли их слушать.

Космическим орудием спасения является вращательное движение; и то могучее, что направляет по орбитам далекие планеты, зодиакальные созвездия и всю вселенную, но и то малое, присущее творениям рук человеческих: мельничным жерновам, кривошипам, часам, колесам телег, гончарным кругам, пестику для растирания мака. А также самое крохотное, ощутимое во всех мельчайших частицах, из которых складывается мир.

Я бы описала это так: солнце, приведенное во вращательное движение в начале всех времен, — это гигантский пылесос, он засасывает свет из материи, подает его на орбиты планет и на огромные водяные колеса Зодиака. А с них тем же движением свет посылается выше, к границам всего мира, откуда он и поступает к нам.

Свет живет в душах людей и животных, глубоко запрятан, подвергнут гипотермии, закатан в жестяную банку. А луна — транспортный корабль, перевозящий души умерших с земли на солнце. В первую половину месяца она собирает их и становится все более яркой; идет к полнолунию. Во второй половине месяца она отдает их солнцу, поэтому к новолунию снова пуста, разгружена. Луна стоит между землей и небом, опорожненная, готовая к очередному рейсу. Серебристый танкер.

Солнце будет существовать до тех пор, пока — как поют в псалмах Ножовщики — не высосет все частицы света и не отдаст их Хозяину. После чего оно исчезнет, погаснет, рассыплется, а с ним и Луна, а потом нарушится гармония Зодиака. Вся огромная сложная космическая машина заскрежещет, остановится и в конце концов с грохотом развалится. Не нужны будут галактики. Окраины мира окажутся в его центре.

МЫ УЕЗЖАЕМ, СКАЗАЛА Я, ЗАВТРА ДЕНЬ ВСЕХ СВЯТЫХ[42]

Марта сидела за столом и терла покрасневшие глаза. В кухне у нее было невероятно чисто; все кастрюли убраны, начисто отдраена клеенка, натертый мастикой дощатый пол сверкает. Даже окна она вымыла и смахнула с них всю паутину, в которой летом запутывалось солнце. Каменные подоконники без трупиков ночных бабочек походили на могильные плиты. Я принесла Марте остатки пирога, и она съела его с жадностью. Потом встала и, шаркая, поплелась в комнату; через открытую дверь я увидела безукоризненно заправленную кровать, готовую к зиме.

Марта принесла оттуда парик, темный, почти черный, с заплетенными в косички волосами. Именно такой, какой я хотела. Я надела его. Марта улыбнулась. На губах у нее остались крошки от макового пирога.

— Чудесно, — сказала она и кивнула на зеркало.

Из зеркала на меня глянуло нечто расплывчатое и чужое, какое-то темное лицо.

Я не узнала себя.

Я буду носить этот, какой ни на есть, парик вместо шапки, буду его надевать, как только проснусь, чтобы добраться до ванной через выстуженные комнаты без риска для здоровья, а может, даже буду в нем спать. Буду в нем работать и планировать ремонт на лето. Поеду в нем колесить по свету.

Я подошла к Марте и обняла ее. Она еле доставала мне до подбородка, была хрупкая и мягкая, как гриб-зонтик. Ее короткие седые волосы пахли сыростью.

После обеда я пошла попрощаться с ней и напомнить, чтобы она зажгла лампадку от нас на могилке ребенка Фростов.

Я вошла в дом, но он был пуст. На столе лежала иголка с вдетой ниткой и стояла массивная оловянная тарелка, самая приметная вещь в доме Марты. Я села за стол и прождала ее, наверное, час или два. Беленые стены отражали мое дыхание. Я водила пальцем по замысловатому рисунку на металле. Не жужжали мухи, не потрескивал в плите огонь. Было так тихо, что я слышала собственное тело — оно жило.

Я знала про дверь в подвал, она была позади меня. Дверь была притворена, но замки висели на скобе открытые, готовые защелкнуться. Я могла бы встать, открыть эту дверь и спуститься вниз. Могла бы лечь рядом с Мартой в темноте и сырости, среди куч картофеля, которые ждут весны. Так я думала, хотя трудно о чем бы то ни было думать в доме Марты; он как губка, которая всасывает мысль прежде, чем та возникнет. И ничего не дает взамен, ничего не обещает, не обманывает, в нем нет будущего, а прошлое он превращает в предметы. Дом Марты похож на нее: как и она, он ничего не знает — ни Бога, ни его творений, ни даже самого себя, знать ничего не желает о мире. Живет настоящей минутой, одним «сейчас», но огромным, растянутым во все стороны, гнетущим, не подходящим для человека.

Потом вдруг спустились сумерки, я даже не заметила, как стало темно. И сидела бы так, загипнотизированная собственным дыханием. Не очнулась бы, если бы не эта старая оловянная тарелка — она отливала тяжелым, матовым, мерцающим светом, наполняла им всю кухню, освещала мои руки, цепляла тени к вещам. В ней отражались все будущие и прошлые полнолуния, все ясные, усыпанные звездами небеса, пламя всех свечей, и огоньки всех лампочек, и холодные струи всех люминесцентных светильников.

ГАДАНИЕ ПО НЕБУ

Р. рассказывал, что в детстве читал по облакам, во всяком случае, так ему это запомнилось.

Облака складывались у него в отчетливые образы — силуэты животных, корабли и парусники, стада белых овечек, которых понизу гонит сизая быстроногая овчарка, машины, даже пожарные; иногда бывали и чудовища — змеи, драконы, разверстые пасти на коротких ногах, крылатые летучие скелеты. Когда Р. пошел в школу, он стал видеть цифры и символы. Иногда у него на глазах производились математические действия — расплывчатая Двойка прибавлялась к пузатой Тройке, и в конце ветер приносил загогулину Пятерку. Им на смену пришли более сложные действия. Во втором классе он таким образом выучил таблицу умножения. Из окна, выходившего на железнодорожные пути, ему открывался клочок неба. С одной стороны облака всегда были с красноватым или оранжевым отливом, их расцвечивало пламя коксового завода. На этой гигантской школьной доске он видел всю небесную алгебру. Из таблицы умножения особенно ему запомнилось «Семью Восемь», поскольку было самым противным, никак не заучивалось. Семерка походила на кривобокий рогалик, Восемь — на два слипшихся облачка. Далее следовало их произведение: Пять — немного смазанный крючок, и поразительно отчетливая Шестерка, по-видимому, завиток от какого-нибудь реактивного самолета. Р. часами просиживал на окне и смотрел на небо. В седьмом классе, когда он влюбился, чередой пошли сердца и четырехлистный клевер. Позже он наблюдал и другие знаки — «пацифик»[43] величиной в полнеба, который плавно проплывал над городом с запад на восток, огромное Дао, замеченное в студенческие годы над замком в Болькове. Наконец пришло время заняться более важными делами, чем глядеть в небо. Недавно Р. решил, что вот теперь, между тридцатью и сорока годами, все будет особенно хорошо видно. Поэтому он недавно купил у русских штатив и, как только наступит весна, установит на нем фотоаппарат на восточной террасе дома. Объектив наведет на небо, поверх макушек двух елей-близнецов, и так фотоаппарат простоит до осени. Ежедневно Р. будет делать один снимок, даже если небо затянет совершенно беспросветной серостью. Р. уверен, что у нас из этого что-нибудь получится, и к осени на фотопленке мы увидим логическую прогрессию небесных сфер, которая непременно будет что-то значить. Можно будет сложить все фотоснимки, как паззл. Либо наложить один на другой в компьютере. Либо при помощи какой-нибудь программы из всех вычленить одно небо. Вот тогда-то мы всё и узнаем.