Читать интересную книгу Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

С моей самоходкой ничего страшного не стряслось, не считая одной болванки в левый борт против трансмиссионного отделения. Она ударила в броню под острым углом, сбила снегоочиститель и, срикошетировав, вырвала заодно полтрака из гусеницы.

Двигаться можно было с грехом пополам, ежеминутно рискуя «разуться» из-за тяжелого грунта, и поэтому принимаю решение заменить поврежденный трак прямо на поле. Но вмешался помпотех Яранцев, возвратившийся, когда бой утих, к машине. Он распорядился подвести машину поближе к окраине Лысянки, чтобы не красоваться на самом виду, и сам стал указывать направление движения при спуске на дорогу. Безусловно доверяя более старшему и более опытному, спокойно веду машину, и вдруг она начинает быстро скользить левым бортом вперед по оттаявшему днем черному откосу, забитая грязью гусеница натянулась, изувеченный трак не выдержал и лопнул, в результате часть гусеницы очутилась под днищем, глубоко в грязи, смешанной со снегом. Обошли машину, осмотрели: работенки — по горло. И как назло, поблизости никого из наших: ни танка, ни самоходки. Хоть плачь! Только выше нас, справа от дороги, на которой «отдыхает» наша самоходка, стоит, провалившись одной гусеницей в крестьянский погреб, грузный «Тигр», чернея на фоне хаты. Его легко [251] отличить от прочих немецких танков по «росту» и по прямоугольным очертаниям корпуса и башни. Зияющее жерло его длинной пушки, словно черный зрачок гипнотизера, упорно смотрит в нашу сторону. Не он ли сделал первую отметину на нашей машине, когда туман поредел?

Возились в грязи дотемна, пока подкопались под ходовую часть и натаскали на себе более двадцати траков с КВ, сгоревшего в километре отсюда. Пришлось также использовать все запасные траки, чтобы нарастить гусеницу до нужной длины, так как один конец гусеницы затянуло далеко под днище и освободить и извлечь его из-под машины даже по частям не удалось. За траками каждый из нас (Николая единогласно освободили из-за никудышной левой руки) сходил по три раза. За последними двумя звеньями отправляюсь уже в сумерках один, так что на обратном пути долго плутаю, не видя в темноте своей машины. Трак весит ровно пуд, и мы все изрядно выдохлись, так как с прошлой ночи ничего не ели, а курсировать от самоходки к танку и обратно пришлось без дороги, увязая на проталинах в черноземе. В ящике для продуктов — ни сухаря. И даже курева нет!

Вывозившись в грязище по уши, голодные и злые как черти, выбили наконец мы погнутый соединительный палец из трака, на котором устоял-таки третий опорный каток. К этому последнему траку мы привязали стальной тросик, а затем подвели его (опять пришлось подкапываться!) под три задних опорных катка и прочно закрепили с помощью петли и лома на зубьях звездочки ведущего колеса.

В эту самую минуту позади нас, на дороге, послышалось лошадиное фырканье, и вскоре с самоходкой поравнялись груженые сани, которые волокла по месиву из грязи и мокрого снега низкорослая измученная лошаденка. От нее несло резким запахом пота. Рядом с санями брел солдат, покуривая в рукав шинели.

Яранцев подошел к повозочному стрельнуть махорочки, применив при этом традиционную дипломатическую формулу:

— Здоров будь, солдат! Будь другом, одолжи, браток, газетки твоего табачку завернуть, а то прикурить, как на грех, нечем!

Тот притормозил лошадь и полез в карман за кисетом, притворно ворча: [252]

— Значит, говоришь, только губы свои остались? Да-а, это с нашим братом бывает... Отбились, стало быть?.. Отсыпай, не стесняйся... чтоб на всех хватило.

Все окружили щедрого дядьку, пожилого, должно быть, из нестроевиков.

— Эх, хорошо бы перед перекуром заправиться хоть на пятьдесят процентов! — мечтательно произнес Ефим Егорыч, оглаживая пальцами готовую самокрутку и искоса посматривая на сани. — И за какие за грехи каторга такая нам — сутки целые поститься?

Но повозочный-пехотинец уже и без этого прозрачного намека успел оценить наше аховое положение. Он приподнял угол брезента, прикрывающего поклажу. Сани были нагружены коровьими тушами. Солдат кивнул на говяжье бедро:

— Подойдет? Несите топор и отрубайте, пока я добрый.

Мы так растрогались, что готовы были расцеловать своего меланхоличного усатого спасителя, наперебой благодаря его. Но уже послышалось чмоканье губ и «но-о, милая!», зачавкали по раскисшей дороге конские копыта — и человек с лошадью пропали в туманной ночной мгле...

Пока в подходящей воронке на костерке под присмотром Ефима Егорыча варилось в ведре со снеговой водой изрубленное на куски мясо, остальные продолжали работу.

Усевшись за рычаги, завожу двигатель и по командам помпотеха начинаю потихоньку накатывать машину на разостланную впереди гусеницу, предварительно наращенную траками до нужной длины. Главное — не оборвать неосторожным рывком тросика. Передача — первая замедленная, газ — самый малый. Лучше пусть заглохнет лишний раз мотор. Вот лом, продетый в петлю тросика, сделал пол-оборота вместе со звездочкой. Стоп! И левый рычаг сразу быстро до отказа на себя. Сейчас там ребята укоротят тросик, сделают на нем петлю в новом месте и опять накинут ее на ведущее колесо. Снова по-черепашьи вперед, не сводя глаз с Яранцева, который стоит передо мною в свете фары, подняв руку вверх. После трех таких подвижек траки легли наконец на зубья звездочки. Теперь остался самый пустяк. Тросик уже отвязан, монтажный ломик продет, вместо пальца, в отверстия крайнего трака, лежащего на звездочке, чтобы можно было поддерживать на весу конец гусеницы, когда она поползет по верхним каткам. Снова включаю первую замедленную, и гусеница неторопливо наползает [253] поочередно на три поддерживающих катка, а затем и на ленивец, который еще перед «обуванием» я предусмотрительно отвел в крайнее заднее положение, чтобы потом можно было натянуть ленту. Вот уже верхний конец гусеницы коснулся земли — стоп!

Вылезаю посмотреть. Все хорошо. Самоходка почти «обута» и правильно стоит на гусенице всеми шестью опорными катками. Осталось выбросить лишний трак и «завязать шнурок», то есть соединить верхний и нижний концы гусеницы.

К 23.00 насажено на палец последнее шплинтовочное кольцо («Обручальное! Смотри не потеряй!» — назидательно сказал Ефим Егорыч самоходке, нанеся заключительный удар кувалдой по шплинтовке). Затем мы натянули гусеницу так, как требовало состояние грунта, — и машина готова к движению.

Мясо к тому времени почти сварилось. Оно оказалось очень старым, но дареному коню в зубы не смотрят, да мы и с полусырым рады были разделаться за милую душу. Забравшись все шестеро в башню, мы с жадностью набросились на жесткую несоленую говядину и убрали ее всю без хлеба. Повеселели.

В глубокой тьме на второй замедленной вползла наша машина в безмолвное село. По команде помпотеха останавливаюсь возле какой-то хаты. Солдат в ней не оказалось, и место для ночлега нашлось для всего экипажа.

Утром, пока завтракали пустой картошкой (у хозяйки больше ничего в доме не осталось), хозяин рассказал нам, как уходили вчера с их окраины последние немцы. Трое фашистских солдат стояли у них на квартире, занимая теплую комнату. Один из них, по обыкновению, уселся утром бриться, хотя на улицах уже шла стрельба (это наша мотопехота принялась вышибать фрицев из окраинных хат). Двое его камрадов — сразу за автоматы и к сараю — отстреливаться. А этот добрился-таки, но все на окошко косился, рожу искровянил. Культурные, гады, ничего не скажешь, только за столом, когда в карты резались и даже когда жрали, очень громко воздух портили, как будто около них и людей никого нет. Старуха, подкладывавшая солому в печь, услыша слова мужа, с негодованием плюнула в сторону двери.

Попрощавшись с хозяевами и поблагодарив их за гостеприимство, мы вышли на улицу, осмотрелись. Почти из-за каждой хаты или сарая то корма танка выступает, то выглядывает пушечный ствол. В селе осталось много немецкой техники: танков [254] и «Артштурмов». Только некоторые из них подбиты, большинство же просто брошено противником при поспешном отступлении.

Полк наш снова ушел вперед, а несколько аварийных машин задержались в районе Лысянки, но пять из них, считая нашу, уже готовы к движению. Колонна из четырех СУ-152 во главе с КВ-1С в 8.00 вышла на марш. Как я буду догонять полк с такой ненадежной коробкой передач? Кажется, теперь наступил ее черед разваливаться...

Сначала все шло хорошо, продвигались быстро, но к концу дня из низко плывущих тяжелых туч посыпался снег. Сумерки сгустились раньше обычного, ветер усилился, и началась метель. Грязная дорога вскоре исчезла под пухлой белой пеленой. Сквозь рев двигателя слышу вдруг подозрительные щелчки левой гусеницы где-то позади. Останавливаю машину и вылезаю взглянуть, в чем дело. Так и есть: влажный снег во время движения набился между звездочками, постепенно утрамбовался до плотности льда и уже мешал тракам входить в зацепление с зубьями звездочек, грозя вот-вот сбросить гусеницу с ведущего колеса. Без снегоочистителя — беда. Ребята ломом скололи с барабана спрессованный снег. Колонна двинулась дальше. Снегу сверху все подсыпало, и мне пришлось останавливать машину метров через пятьсот, а затем и еще чаще. Комбат, не имея возможности терять время из-за одной самоходки, сообщил Николаю маршрут и увел колонну. Словно в каком-то фантастическом сне, плыли над стелющимся, бушующим морем поземки, с каждой минутой удаляясь от нас, четыре башни. Самих же машин не было видно. Вот растаяла, слившись с темнотой, последняя башня; затих вдали рев дизелей, и мы остались совершенно одни в чистом поле среди снежной круговерти. Ветер с завываньем бросал нам в лица целые охапки колючего снега. Мы попытались ехать следом за колонной, но теперь остановки делали через 150—200 метров. Ребята измаялись, скалывая снег и лед с барабана... Двигаться дальше было невозможно. Без снегоочистителя далеко не уедешь. Все приуныли. И тут мне вспомнилась какая-то бывшая деревушка, которую мы оставили по левую руку в самом начале метели. Даже печных полуобвалившихся труб не сохранилось на ее развалинах, прикрытых белым снегом, только белые бугры да останки садовых деревьев вокруг них напоминали о стоявших там хатах. А перед деревней, [255] в низинке (и это подтвердили командир и помпотех, стоявшие тогда в круглых люках), одиноко чернел на снегу КВ, то ли подбитый, то ли сожженный. Совещаемся накоротке. Это, судя по темпам нашего движения, километрах в шести-семи отсюда. Решено: ребята с Ефимом Егорычем (он вызвался идти первым) отправляются к тому танку, а мы втроем, то есть помпотех, командир и я, остаемся у машины.