Так и прошел этот день: зло было смягчено только внешне, но не внутри. Молодые люди, которые управляли королем, судили о моем брате, опираясь на свой небольшой жизненный опыт (а им-то не позволительно было судить о том, что значат долг и любовь к родине для столь благородного принца с таким высоким происхождением), и убеждали короля, постоянно навязывая ему свое мнение, что мой брат никогда не забудет публичного оскорбления, которое ему нанесли, и поэтому собирается отомстить. Король, уже не вспоминая об ошибке, которую он совершил из-за этих молодых людей, вскоре поддался этому второму наговору и приказал капитанам гвардейцев тщательно нести охрану ворот, чтобы мой брат не мог выходить, и каждый вечер удалять из Лувра всех людей из его свиты, оставляя при нем только тех, кто обыкновенно ночевал в его комнате или в его гардеробной.
Мой брат, видя, что отдан на милость этих незрелых умов, которые настраивают короля обращаться с ним без уважения и понимания, как подсказывает им их фантазия, и опасаясь, как бы с ним не случилось худшее (уже познав на себе пример дурного обращения без причины и повода), пережив три дня в состоянии опасности, решился бежать из замка в свои владения и более не возвращаться ко двору. Там он хотел как можно быстрее устроить свои дела, необходимые для отправки во Фландрию. Он сообщил мне о своем желании. Понимая, что речь идет о его безопасности, [151] а король и королевство не могут пострадать из-за этого [бегства], я одобрила его намерение. В поисках способов осуществить это и зная, что он не сможет покинуть входные ворота Лувра (настолько хорошо охранявшиеся, что всем следующим через них стражники смотрели в лицо), он не нашел ничего иного, кроме как бежать через окно моей комнаты, которое выходило на ров и находилось на третьем этаже. С этой целью он попросил меня раздобыть моток надежной веревки необходимой длины, чем я сразу и занялась, в тот же день поручив одному своему верному слуге вынести футляр из-под лютни, который прохудился и якобы требовал починки. Спустя несколько часов слуга вернулся назад с футляром, где уже находилась нужная нам веревка.
Настал час ужина, и так как король постился, то королева моя мать ужинала одна в своей малой зале. Я присоединилась к ней. Мой брат, хотя и был довольно осторожен и сдержан в отношении своих поступков, никак не мог отойти от пережитого оскорбления, которое он получил, и опасности, которая ему угрожала, горя желанием покинуть двор; он вошел к нам, когда я уже вставала из-за стола, и сказал мне на ухо, что просил бы меня поторопиться и как можно быстрее пройти к себе в покои, где он будет меня ожидать. Господин де Матиньон, который в ту пору еще не был маршалом [548], – опасный и хитрый нормандец, который никогда не любил моего брата, был уведомлен о его намерении кем-то, кто не держал язык за зубами, или же заподозрил что-то в момент наших шептаний, сказав королеве моей матери, когда она вошла в свою комнату (то, что я смогла расслышать, находясь недалеко от нее и обратив на это внимание, тщательно следя за всем, что происходит, – как делают те, кто находится в таком же положении и перед своим освобождением трепещет от страха и надежды), что мой брат, несомненно, собирается бежать, и уже завтра его здесь не будет, и ему [Матиньону] это хорошо известно, [поэтому] она должна принять меры. Я увидела, как она разволновалась от этого известия, что прибавило мне опасений в том, как бы наши планы [152] не были раскрыты. Когда мы вошли в ее кабинет, она отвела меня в сторону и спросила: «Вы слышали, что сказал мне Матиньон?» Я ответила ей: «Я не расслышала, Мадам, но вижу, что это повергло Вас в печаль». «Да, – сказала она, – и в большую печаль. Ибо Вы знаете, что я заверила короля в том, что Ваш брат никуда не собирается бежать. А Матиньон начал мне говорить, что ему прекрасно известно, что Вашего брата не будет здесь уже завтра». Оказавшись в результате меж двух крайностей – или же пренебречь верностью, в которой я поклялась своему брату, и поставить его жизнь под угрозу, или же свидетельствовать против правды, чего я не хотела бы делать под страхом тысячи смертей, – я почувствовала себя в такой большой растерянности, что если бы Господь не помог мне, то один мой вид без всяких слов сказал бы сам за себя, и то, чего я боялась, оказалось бы раскрыто. Но так как Всевышний помогает добрым намерениям (и свою божественную доброту Он направил на спасение моего брата), я настолько совладала со своим видом и своими словами, что она ничего не смогла распознать, как я и хотела, и я не запятнала свою душу никакой ложной клятвой.
В ответ я произнесла: «Разве Вам не известно о той ненависти, которую господин де Матиньон питает в отношении моего брата и, будучи злобным смутьяном, сожалеет о том, что между всеми установилось согласие? И если мой брат уедет, то мне придется поплатиться за это своей жизнью, но я уверена, так как брат никогда и ничего от меня не скрывал, если бы у него было подобное желание, он сообщил бы мне о нем. Что бы ни случилось, моя жизнь – в его руках». Говоря это, я убеждала себя, что если мой брат спасется, мне не посмеют причинить неприятность; а в противном случае, если замыслы наши раскроются, я предпочла бы поплатиться своей жизнью, чем отягощать свою душу лжесвидетельством и ставить под угрозу его жизнь. Королева, не особо вникая в суть моих слов, сказала мне: «Подумайте хорошо о том, что Вы говорите. Вы останетесь как заложница и ответите за все своей жизнью». Улыбаясь, я ответила, что именно это я и имела в виду. И, пожелав ей доброй ночи, направилась в свои покои. Там я приказала себя наскоро раздеть и уложить в кровать, чтобы побыстрей отпустить своих придворных дам и фрейлин. Когда я осталась наедине только с камеристками, пришел мой брат в сопровождении Симье и Канже. Я поднялась с кровати, и вместе мы привязали веревку к опоре. Выглянув в ров и никого не заметив поблизости, с помощью трех моих камеристок, ночевавших в моей [153] комнате, и одного камердинера, который и доставал веревку, мы помогли спуститься сначала моему брату, который смеялся и шутил, не проявляя никакого страха, несмотря на довольно большую высоту, затем – Симье, бледному и взволнованному, который почти не скрывал своей боязни, наконец, Канже, камердинеру брата. Бог помог моему брату, не будучи узнанным, счастливо добраться до аббатства Святой Женевьевы, где его уже ждал Бюсси, который, с согласия аббата, проделал дыру в городской стене, через которую они и покинули Париж [549]. За стеной уже были наготове лошади, на которых брат добрался до Анжера без каких-либо происшествий.
Когда последним мы спускали Канже, изо рва выбрался какой-то человек, находившийся в его глубине, который побежал по направлению к зданию возле площадки для игры в мяч, где пролегала дорожка, по которой ходили гвардейцы, несущие охрану. Увидев все это, я испугалась не столько за саму себя, сколько за безопасность своего брата, почти лишившись чувств от страха и будучи убежденной, что этот некто – человек Матиньона, который прятался там, чтобы следить за нами. Полагая, что мой брат уже схвачен, я впала в такое отчаяние, которое можно себе представить, лишь пережив что-либо подобное. Мои женщины, взволнованные и озабоченные моей и своей безопасностью, смотали веревку и кинули ее в огонь с тем, чтобы ничего не было найдено, если наше несчастье столь велико и выскочивший изо рва человек действительно следил за всем. Эта веревка, довольно длинная, породила такое большое пламя, что искры посыпались из дымовой трубы и таким образом привлекли внимание стражников, находившихся внизу, которые несли дежурство этой ночью. Они пришли и начали стучать в мою дверь изо всех сил, требуя, чтобы им тотчас открыли. Я же, находясь в ударе от того, что мой брат уже арестован, и оба мы погибли, тем не менее, призвала на помощь Господа Бога, помогавшего мне всегда сохранять трезвость ума (благодаря Его божественной милости я, пользуясь этой способностью, избегала всех опасностей, которые меня подстерегали). Видя, что веревка сгорела еще только наполовину, [154] я сказала камеристкам, чтобы они подошли к двери и как можно любезно спросили, чего они хотят, говоря при этом негромко, как будто я уже сплю. Что они и сделали. Стрелки им ответили, что виден огонь из трубы моего камина и что они пришли его погасить. Мои женщины уверили их, что ничего не надо делать и они сами со всем справятся, иначе стрелки разбудят меня... Последние удалились.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});