же широкой отзывчивой душе и не любил многословия, особенно о себе. Вокруг надгробия Констан соорудил оградку и засадил его живыми цветами, следя, чтобы они каждый день тянулись к небу, жили, как жива его память о преподобном.
Служитель канцелярии прихода нашел Дюмеля у могилы. В руках он держал почтовое извещение. Констан, согнувшись, руками в защитных перчатках вырывал с корнем увядшие, погибшие цветы и бросал их на землю рядом с собой, чтобы потом отнести в компостную кучу в обтянутой сетками ржавчины железной бочке, расположенной в дальнем углу садика у оградной стены.
— На ваше имя пришла посылка, преподобный, — сказал молодой мужчина, протягивая листок со штампами и подписями Дюмелю. Тот с растерянным видом принял извещение, не сняв перчатки. Отправителем значился пересыльный почтовый пункт на границе с Бельгией. Сердце затрепетало. Бруно. Он так долго не получал от него известий, почти пять месяцев. Но верил, что с ним всё хорошо, потому что сердце не кололо, потому что Всевышний не подавал знаки, обозначавшие бы трагедию и потерю. Почему Лексен так долго не выходил на связь? И почему посылка, не просто одно бумажное письмо? Что может быть, из чего состоять послание военного времени от близкого человека прямиком с фронта? Решив, что он успеет вернуться до читки дневной молитвы, Дюмель сел на велосипед, имевшийся в его распоряжении, и помчался в почтовое отделение. В то самое, где когда-то работала мать Лексена…
От нее так и не было никаких известий. Абсолютно. Даже слухов. Она просто перестала существовать в этом мире, словно никогда и не приходила в него. И никто не мог поведать о ней. Сосед-старичок, что преподнес Констану прощальное письмо мадам Элен, скончался поздней осенью в тот же год, его старый кот, которого так любило семейство Бруно, исчез из квартиры, когда родственники выносили тело для захоронения на кладбище: убежал и больше не вернулся. Другие соседи с этажей отмалчивались, кидали на Дюмеля хмурые взгляды, сокрушенно мотали головами и разводили руками, ничего не зная — делали всё, что угодно, только молчали, не раскрывали рта, не издавали ни звука. Квартира Бруно вскоре была разворована: кто-то снес дверной замок, и в жилье можно было беспрепятственно попасть. Узнавшие об этом жители дома и мародеры тайком посещали квартиру и выносили оттуда всё, что могли унести, даже если им это было не нужно и никогда не сгодится в хозяйстве. Констан вовремя узнал об этом и на свой страх и риск дважды побывал в квартире Элен и Лексена, вынеся оттуда новые фотокарточки родственников Элен, которые смог найти, пару книг для Лексена, что будут ожидать его возвращения. Украшений Элен и денежных знаков, хранящихся в тайниках, уже давно не было. Дюмель не знал, что должен и обязан сохранить для семьи Бруно и терялся, стоя посреди пустой и разгромленной квартиры, и брал то, что подсказывало сердце, а именно те вещи и предметы, что хранят и заключают в себе память родных или напоминают о них, о лучших днях, что были когда-то в Париже, о той жизни, когда хотелось фантазировать, путешествовать, влюбляться, свято верить, что будущие дни несут только лучшее. В один день на квартирной двери появился новый замок и знак фашистского орла. Все поняли, что лучше в квартиру зазря не лезть, иначе будь уверен: тебя поймают мало того за проникновение в помещение, названное собственностью Германии, так и еще за связь с еврейским сообществом, поскольку ты пытался проникнуть в жилище француженки, помогавшей евреям — мало ли, ты хотел завершить ее дела.
В почтовом отделении было немноголюдно. В зоне посетителей помимо вошедшего Дюмеля оказались женщина, склонившаяся над полученной посылкой, в волнении развязывая тесьму; подслеповатая старушка, сквозь придерживаемые пальцами очки, стоя у окна отправления, читала какой-то газетный лист; немолодой мужчина, шумно препирающийся с сотрудником отделения. В зоне, занимаемой работниками почты, стены были завешены плакатами на немецком и французском, призывающие сотрудников отделения внимательно сортировать входящую и исходящую корреспонденцию на предмет обнаружения подозрительных адресов отправки и получения, вскрывать письма и посылки и незамедлительно передавать информацию Вермахту и СС, чтобы способствовать скорому розыску нежелательных элементов, которые посредством бумажной почты и иных отправлений могут обмениваться секретными зашифрованными данными и ставить под угрозу германские силы, дислоцирующиеся во Франции и Париже. Тут же, в рабочей зоне, у окна за небольшим столиком со скучающим видом сидел молодой немецкий солдат, который грыз ногти и обводил взглядом посетителей отделения. Они с Дюмелем встретились глазами, и солдат, вздохнув, опустил взор на стол, где перед ним, помимо стационарного телефонного аппарата, и на подоконнике были разбросаны пачки пухлых и тонких конвертов, небольших по объему посылок, отмеченных цветными штампами. Видно, что все они были вскрыты. Тот самый особый контроль немецких сил за подозрительной почтой.
Констан подошел к свободному окну. Из рабочего зала к нему никто не вышел. Отлучившись от старушки, подошел мужчина.
— На получение? — спросил он, кивнув Дюмелю и бегло оглядев его. У него были красные усталые глаза.
Констан нагнул голову и протянул ему извещение. Почти выхватив его и развернувшись в рабочую зону, мужчина скоро затормозил, что-то рассматривая внимательнее. Дюмель насторожился. Тут сотрудник почты повернул в сторону немца и, подойдя к нему, медленно протянул извещение, при этом обернувшись на Констана и посмотрев на него взором, наполненным смесью подозрения и недоверия. У Дюмеля учащенно забилось сердце. Он понял, что находится в опасности. Понял, что посылка Бруно была вскрыта и идентифицирована как подозрительная. Что, что же там может такого быть? Лексен?! Что пришло тебе на ум?.. Констан одновременно боялся и желал знать ответ на мучительный вопрос, несмотря на то, что его жизнь висела на волоске.
Немец лениво взял извещение, просмотрел его, долго и нехотя искал посылку — небольшой плоский сверток чуть меньше книги, картонная бумага была разорвана с одной стороны — и, прежде чем отдать его мужчине, посмотрел Дюмелю прямо в глаза без выражения какой-либо эмоции. Констан сухо сглотнул. Пока сотрудник почты нес сверток Констану, тот неотрывно смотрел на немца. Солдат подвинул ближе к себе блокнот и что-то стал записывать в него, при этом взглянув на наручные часы и кинув взор на мужчину и еще раз на Констана, опять без эмоций.
Уставший работник отделения молча оставил перед Дюмелем сверток и, не взглянув на него, удалился вглубь рабочего зала, пытаясь укрыться за напускным видом ничего не знающего француза: он спрятался в бумаги с таблицами и стал без интереса их просматривать, что-то помечая