Агрономов же – и это опять отступление от классической миссионерской модели, долженствующей решительно отметать любые расовые трактовки, – говорит и о проявлявшихся в жизни мусульманского пророка «противоположных чертах арабского характера»70.
И все-таки лишь Мухаммед создал, уверяет Агрономов, «учение о священной войне, побуждающее мусульман к истреблению неверных»71. И потому русский миссионер так резко возражает тем западным авторам (В. Saint-Hillaire, Laurent72, Gibbon), которые «стараются оправдать Мухаммеда стеснительными обстоятельствами, в какие был поставлен основатель ислама, и воинственною предрасположенностью арабов, уступая которым Мухаммед, как бы против воли, предписал употребление сокрушительного меча для распространения ислама»73.
Но в ходе своей критики и Мухаммеда, и его адвокатов из среды европейских исследователей Агрономов вынужден восхвалять иудейских пророков, отказываясь тем самым от расовых трактовок ислама и иудаизма как плодов одного и того же «семитского духа»74.
Вот что он говорит:
«Защитники Мухаммеда, совершенно отрицая присутствие в нем честолюбия и самолюбия, извиняют его в жестокости и воинственности тем, что он не мог сдержать воинственных стремлений своих сторонников и не мог более сносить притеснения со стороны своих врагов. Но против такой защиты восстают святые образы еврейских пророков, действовавших среди той же семитической народности. Не с одинаковыми ли страстями к войне и завоеваниям приходилось сталкиваться еврейским пророкам и Мухаммеду? И не гораздо ли тягостнейшие были обстоятельства жизни еврейских пророков, сравнительно с обстоятельствами жизни Мухаммеда? Однако, еврейские пророки не прибегали к оружию и не объявляли войны против своих притеснителей и были проповедниками мира, а не войны»75. Памятуя, что и Иисус Христос – семит, Агрономов далее замечает: «…иудейские пророки и Иисус Христос, как истинные посланники, не нуждались в мече и в своем учении находили силу убеждения для людей. Любовь, какую они до самоотвержения питали к роду человеческому, к блуждающим во тьме неведения, запрещала им проливать кровь… Следовательно, принятие мирной или воинственной системы действий зависело не от среды, и не от внешних обстоятельств жизни, но от характера действующих лиц, – все прочие условия имели на них второстепенное влияние»76.
Агрономов проводит фундаментальную грань не только между Мухаммедом и Иисусом Христом, но и между основателем ислама и Моисеем: «Правда, Моисей, так же как и Мухаммед, соединял в своем лице звание вождя и законодателя; но они резко различались в целях, к которым стремились и характером своей деятельности. Моисей действовал с бескорыстною преданностью порученному ему Богом руководительству народом божьим для великой цели спасения человеческого рода; Мухаммед, напротив, самозванно присвоил себе звание пророка и объединителя арабских племен для гнусной цели всеобщего истребления человечества… в происхождении учения мухаммедан о священной войне главным образом виноват сам Мухаммед77» и т. д.
Агрономов упрекает ислам в разжигании и конфессиональной и межнациональной вражды78. И здесь вновь значительное внимание уделено России, где мусульмане уже в школе получают такое воспитание, которое на всю жизнь делает каждого из них «ожесточенным ненавистником иноверцев. Свою ненависть к иноверцам [он] передает своим детям и, умирая, отправляется с этой ненавистью в могилу»79; более того, «жестокостью отличаются… все мусульмане»80 и т. д.
Как я уже отмечал, зачастую миссионерская литература предпочитала сокрушать ислам с позиций наиболее твердых защитников идеалов либерально-европейской цивилизации.
И сущностная и формальная лояльность к ним стала особенно заметной в среде пореформенного духовенства. И наиболее чуткие к веяниям «духа времени» представители российского клира стремились подчеркнуть, что «…теперь идеал христианский ищется в свободе и правах отдельной личности»81.
Православная церковь второй половины XIX – начала XX вв. всячески защищала положение о свободе воли человека. И хотя свобода эта истолковывалась как осознанное божие предопределение82, тем не менее в интерпретации этой проблематики доминировал, повторяю, либералистский настрой83.
Агрономов интересен и в этом плане.
Вот как, к примеру, он определяет различия между европейскими (в т. ч. и русским) и мусульманскими обществами и государствами:
«В европейских государствах завоеванный член государства делается равноправным с завоевателем, несмотря на различие нации и религии. Европейские государства стремятся даже слить народы завоеванные с господствующим населением, сгладить пред общим государственным законом различие между завоевателями и покоренными. Но не то в мухаммеданских государствах. Здесь побежденные и иноверные народы не только не ассимилируются, но находятся в фактическом и юридическом подчинении мухаммеданам, а мухаммеданские законы, предписывающие унизительные для человеческого достоинства побежденных формы жизни, стараются отчетливее представить различие пред общим государственным законом между завоевателями и побежденными. Вследствие этого мухаммеданские государства не подходят под общечеловеческое (читай: европейское, о чем, как помним, говорил и Ф.Ф. Мартенс. – М.Б.) определение государства»84.
Агрономов ссылается на популярную в тогдашней России книгу юриста Александра Дмитриевича Градовского, который определяет государство как общность людей, связанных между собой единством занимаемой ими территории, единством действующего у них закона и единством существующей у них верховной власти85. Быт его зиждется главным образом на известных отношениях двух элементов: отношениях власти и ее органов к обществу и народу.
Между тем, утверждает Агрономов, «в мухаммеданстве законом единения членов государства признается религия; законы государственные суть законы религиозные; власть и ее органы также религиозные. Очевидно, мухаммеданские подданные-иноверцы не могут быть юридически членами государства и объединяться могут только единством территории. Государство не может утвердиться на прочных основаниях, потому что отношения к ее подданным-немухаммеданам проникнуты деспотизмом и уничтожением (sic!) последних. Таким образом, единение подданных-немухаммедан с мухаммеданами-завоевателями механическое. Обитатели-немухаммедане держатся в повиновении только рабским страхом; нравственной связи никакой нет»86.
Рядясь в тогу защитника эгалитаристских ценностей европейского либерализма, Агрономов пишет:
«Истинное процветание государства возможно только тогда, когда все члены его призваны к его возвышению, когда происходит благородное соревнование между членами его, когда подданные имеют в виду не личные интересы, но общегосударственное благо. Этого-то нет в мухаммеданских государствах, где власть утвердилась путем завоеваний. Здесь все государственное здание вверено одним мухаммеданам; немухаммеданин-подданный, будь он превосходнее мухаммеданина по своим умственным и нравственным способностям, не допускается на высшие должности, где его деятельность могла бы быть плодотворнее для государства»87.
Но Агрономов тут же стремится совершенно очернить и самих мусульман в качестве государственных деятелей88 – дабы сделать (ссылаясь и на мнение И. Деллингера89) категорический вывод о тотальной пагубности ислама – и для иноверцев, попавших под власть мусульман90, и для самих же последних. Ясно, что все такого рода положения служили весьма эффективным идеологическим оружием для экспансионистских акций царизма – благо миссионерская антимусульманская литература с каждым годом становилась все более утонченной и оперативной.
Возьмем, к примеру, помещенную в XIV выпуске «Миссионерского противомусульманского сборника» (Казань, 1877 г.) работу – снискавшего себе впоследствии немалую известность – Е.Н. Воронца «Мировоззрение мухаммеданства и отношение его к христианству». Она, как мы увидим, интересна во многих отношениях и, в частности, тем, что отчетливо показывает разные грани отношения русского миссионерства второй половины XIX в. к западной исламистике91.
Воронец начинает с апологии книги об Аравии В.Д. Пальгрэва92, противопоставляя его оценки ислама и Мухаммеда тем западным же авторам, которые доказывали, что «Мухаммед в глазах и немухаммедан может быть сочтен истинным посланником божьим»93. Эти авторы в своих «антихристианских симпатиях» «предательски силятся возвысить арабского лжепророка Мухаммеда даже над самим Мессиею, Господом Иисусом Христом, Спасителем мира». Только одни из ученых этого направления, негодует Воронец, «проповедующие путями окольными, косвенными такие ложные и нечестивые понятия, прямо не уничижая христианства, признаются, что удерживаются от прямого сравнения лжепророка Мухаммеда с Господом Иисусом потому только, что нам (христианам) трудно судить Христа, так как мы ослеплены им»94.