Читать интересную книгу В петле - Джон Голсуорси

Сомс покосился.

— Где? Кто?

— Да вот, видите; они как раз уходят. Они вас знают.

— Нет, — ответил Сомс, — вы ошибаетесь, дорогая.

— Очаровательное лицо! И какая походка! Elle est tres distinguee[75].

Тогда Сомс посмотрел им вслед. Вот так, этой спокойной походкой, она вошла в его жизнь и ушла из неё — прямая, недоступная, далёкая, всегда уклонявшаяся от духовного общения с ним! Он резко отвернулся от этого удаляющегося видения прошлого.

— Смотрите-ка лучше сюда, — сказал он, — идут!

Но, стоя рядом с ней, крепко прижимая к себе её руку и как будто с интересом следя за приближающейся процессией, он содрогался от чувства невозвратимой утраты, от острого сожаления, что они не принадлежат ему обе.

Медленно приближалась музыка и погребальное шествие, и наконец среди всеобщей тишины длинная процессия влилась в ворота парка. Он услышал, как Аннет прошептала: «Как печально и как прекрасно!» — почувствовал, как она крепко сжала его руку, приподнимаясь на цыпочки, и волнение толпы захватило его. Вот он, катафалк королевы, — медленно плывущий мимо гроб Века! И, по мере того, как он медленно двигался, из сомкнутых рядов толпы, следившей за ним, подымался глухой стон; никогда в жизни Сомс не слышал такого звука, это было что-то такое бессознательное, первобытное, глубокое, безудержное, что ни он, ни кто другой не отдавали себе отчёта, не исходит ли он от каждого из них. Непостижимый звук! Дань Века собственной своей смерти!.. А-а-а!.. А-а-а!.. Исчезает опора жизни! То, что казалось вечным, уходит? Королева — упокой её, господи!

Он плыл вместе с катафалком, этот неудержимый стон, как огонь плывёт по траве узенькой полоской. Не отставая, шаг за шагом он следовал за ним по сомкнутым рядам толпы, из ряда в ряд. Это был человеческий и в то же время нечеловеческий стон, исторгаемый животным подсознанием, сокровеннейшим прозрением того, что все умирает, все изменяется. Никто из нас, никто из нас не вечен!

Когда он смолк, наступила тишина, не надолго, очень не надолго, пока тут же не развязались языки, спеша обсудить интересное зрелище. Сомс постоял ещё немножко, чтобы доставить удовольствие Аннет, потом вывел её из парка и отправился с нею на Парк-Лейн завтракать к отцу…

Джемс провёл утро, не отходя от окна своей спальни. Последнее пышное зрелище, которое ему суждено увидеть… — последнее из всех! Итак, она умерла! Конечно, она уже была старая женщина. Суизин и он присутствовали при её коронации: тоненькая, стройная девочка, моложе Имоджин! Она потом очень располнела. Они с Джолионом видели, как её венчали с этим немцем[76], её супругом; он оказался вполне порядочным, а потом умер, оставив её с сыном. И Джемс вспоминал, как, бывало, вечерами собирались братья и друзья и как, сидя после обеда за бутылкой вина, они, покачивая головами, беседовали меж собой об этом юнце. И вот теперь он вступил на престол. Говорят, он остепенился — вот этого уж он не знает, не может сказать! Наверно, будет сорить деньгами. Какая масса повсюду! Кажется, совсем не так давно они с Суизином стояли в толпе перед Вестминстерским аббатством, когда её короновали, а потом Суизин повёз его к Креморну[77] — весёлый был этот Суизин; кажется, будто это было почти так же недавно, как юбилейный год[78], когда они с Роджером сняли сообща балкон на Пикадилли[79]. Джолион, Суизин, Роджер — все умерли, а ему в августе будет девяносто! И вот теперь Сомс женился на этой француженке. Французы странный народ, но он слышал, что француженки хорошие матери. Времена меняются! Говорят, этот германский император приехал на похороны[80]; а ведь его телеграмма тогда старику Крюгеру[81] была прямо-таки неприличного тона. И он не удивится, если когда-нибудь этот молодчик наделает хлопот. Все меняется! Гм! И придётся им самим заботиться о себе, когда он умрёт: что с ним будет, он не знает! И вот сегодня Эмили пригласила Дарти к завтраку с Уинифрид и Имоджин, чтобы принять всей семьёй жену Сомса. Вечно она что-нибудь придумает! А Ирэн, говорят, живёт с этим Джолионом. Верно, он теперь на ней женится.

«Брат Джолион, — подумал Джемс, — что бы он сказал на всё это?» И полная невозможность представить себе, что сказал бы его старший брат, к мнению которого он всегда так прислушивался, так расстроила Джемса, что он поднялся со своего кресла и медленно, с усилием начал ходить взад и вперёд по комнате.

«А какая была красотка! — думал он. — И я так к ней привязался. Может быть, Сомс не подходил ей, не знаю, не могу сказать. У нас никогда не было никаких неприятностей с нашими жёнами». Женщины изменились, всё изменилось! И вот теперь королева умерла — что ты скажешь! Он заметил какое-то движение в толпе и остановился у окна, прижавшись к холодному стеклу, так что кончик носа у него сразу побелел. Они уже выходят с ней из-за угла Хайд-парка, сейчас они пройдут мимо! Почему Эмили не идёт сюда наверх посмотреть, вместо того чтобы суетиться с этим завтраком? Ему недоставало её в эту минуту, недоставало! Сквозь голые сучья платанов ему видно было, как двигалась процессия, как толпа обнажила головы, наверно, масса народу простудится! Голос позади него сказал:

— Оказывается, тебе здесь отлично все видно, Джемс!

— Наконец-то! — пробормотал Джемс. — Почему ты раньше не пришла? Ты ведь могла все пропустить!

И он замолчал, глядя напряжённо и пристально.

— Что это за шум? — вдруг спросил он.

— Никакого нет шума, — сказала Эмили, — ты что думаешь, ведь не может быть никаких приветствий!

— Но я слышу.

— Глупости, Джемс!

Ни малейшего звука не доносилось сквозь двойные рамы. То, что Джемс слышал, это был стон его собственного сердца, в то время как он взирал на то, как уходит его Век.

— Пожалуйста, никогда не говори мне, где меня похоронят, — неожиданно сказал он. — Я не хочу этого знать.

И он отошёл от окна. Вот она и ушла, старая королева; у неё было много неприятностей — наверно, она рада, что избавилась от них!

Эмили взяла с туалета головные щётки.

— Тебе нужно причесаться, — сказала она, — пока они не пришли. Ты должен сегодня быть как можно красивее, Джемс!

— Ах! — вздохнул Джемс. — Говорят, она хороша собой!

Встреча Джемса с его новой невесткой состоялась в столовой. Джемс сидел у камина, когда они вошли. Он опёрся обеими руками на ручки кресла и медленно поднялся ей навстречу. Слегка согнувшийся, безукоризненный в своём сюртуке, тонкий, как линия у Евклида[82], он взял руку Аннет в свою руку. Изрезанное морщинами лицо, с которого уже сошёл румянец, склонилось над нею, и озабоченные глаза пытливо устремились на неё. Словно блеском её цветущей молодости вспыхнули и его глаза и щеки.

— Как поживаете? — сказал он. — Вы, наверно, ходили смотреть на королеву? Хорошо ли вы перенесли переезд морем?

Так приветствовал он ту, от которой ждал внука.

Аннет, глядя на него, такого старого, худого, белого как лунь, безукоризненно одетого, пролепетала что-то по-французски, чего Джемс не понял.

— Да, да, — сказал он. — Я думаю, вы проголодались. Сомс, позвони, пожалуйста. Мы не будем дожидаться этого Дарти.

Но как раз в эту минуту они пожаловали. Дарти не пожелал изменять своим привычкам ради того, чтобы посмотреть на «старушку». Заказав себе с утра коктейль, он любовался этим зрелищем из окна курительной «Айсиум-Клуба», так что Уинифрид с Имоджин пришлось зайти за ним в клуб из парка. Его карие глаза остановились на Аннет почти с изумлённым восхищением. Вторую красавицу подцепил этот Сомс! И что только женщины находят в нём! Конечно, она сыграет с ним такую же шутку, как та; но пока что ему повезло? И Дарти подкрутил усы: за девять месяцев семейного благоденствия на Гринстрит он почти в полной мере обрёл и свою былую полноту и свою самоуверенность. Несмотря на ласковые хлопоты Эмили, спокойную выдержку Уинифрид, дружелюбную приветливость Имоджин, самодовольную развязность Дарти и заботы Джемса о том, чтобы Аннет ела, Сомс чувствовал, что этот завтрак не очень удачный дебют для его жены. Он скоро увёз её.

— Этот мсье Дарти, — сказала Аннет, когда они сели в кэб, — je n'airne pas ce type la![83].

— Упаси боже, нет! — сказал Сомс.

— У вас очень милая сестра, и дочка у неё очень хорошенькая. А ваш отец очень старый. Мне кажется, вашей матери должно быть с ним много хлопот, я бы не хотела быть на её месте.

Сомс кивнул, одобряя проницательность и ясное, твёрдое суждение своей молодой жены; но оно как-то немножко смущало его. Может быть, у него мелькала мысль: «Когда мне будет восемьдесят, ей будет только пятьдесят пять, и ей тоже будет со мной много хлопот».

— Мы теперь должны побывать ещё в одном доме у моих родственников, они вам покажутся чудаками, но с этим уж нужно примириться; а потом мы пообедаем и поедем в театр.