Читать интересную книгу Южная повесть - Антон Виричев

Так расстались и словене, то бишь новгородцы теперешние, с братьями своими — словенцами. Словенцы, пройдя почти всю Русь поперек, выходили с земель славянских с хорватами, оттого зовут их порой хорутанами. Говорят, правда, что словен, словенцев, склавин и словаков всех объединяет их словенский, славянский корень. Потому сказать, откуда ильменские славяне на берегу Ядрана, точно никто не может.

В семье моей же из рода в род передавалась легенда о том, как нашли словене новую родину и поменяли язык, да так, чтобы русичей понимать, а те — их не понимали».

— Откуда знаешь так много, старче?

— Знаю много я, потому что чту предков своих да историю не забываю. И тебе того пожелать бы хотел, да на землях этих, если помнить все будешь — от ненависти умрешь, а коль не умрешь — мстить будешь. Негожее дело затевать. А помимо того, младе, я книг умных читал много, уж коль свидеться нам выпадет случай — тебе те рассказы отдам.

— Какие рассказы? — мальчонка забыл уж совсем, что едут они в лодке к скиту Горана, под ними красовалась темная вода Ильмень-озера, кругом ни души не было видно. Рыбки, не страшась сетей, выпрыгивали из воды и снова ныряли в пучину, водоросли ходили ходуном под днищем лодки. Но старец рукой опытной направлял суденышко к едва заметной полоске на горизонте — к вечеру быть им в скиту точно.

— Жизнеописание Великого путника, младе. То книга великой мудрости, она при правильном применении может многое. Но, слушай сейчас про то, как народ наш кочевал.

Бежали люди наши быстро, аж пятки блестели, да в шапках воздух посвистывал. Хотелось удрать им скорее от домов своих разрушенных, от утрат невосполнимых, да от грядущих разбоев. И те, на ком позор был великий, никак смириться с ним не могли, да сил и веры не было, чтобы смыть его кровью. Отчаяние и трусость остались в памяти и сделали их вечными странниками.

За время пути у них родились дети, и новое поколение выросло. И дети, посмотрев на муки родителей, не захотели стать такими же. Девушки их воспитали в них гордость утраченную и знать не хотели отцов своих. И поколение прежнее, нашло таки покой и избавление от мук совести своей. Трусость их и отчаяние покинули тела бренные, пошли искать по миру новых хозяев. А старцы сгинули, и трупы их по дорогам захоронены были без имен и украшений. Лишь слово одно указывало на их последнее пристанище: слово то было «позор». Шедшие следом племена слово такое предпочли забыть, как и дети впереди идущих. И значить с тех пор оно стало — «внимание», «осторожно», то есть край дороги, обочину.

Новые воины, без отцов росшие, жили мечтою — стать воинами славными и смыть позор предков своих. Дороги назад к разрушенным домам они знать не знали и шли вперед за южными звездами. Византийские воины, которых они встретили на пути, преградили им путь и продать в рабство хотели мужчин, а женщин себе присвоить. Но шаг за шагом, племя за племенем славяне дрались с византийцами, прокладывая себе дорогу вперед и смывая грехи предков своих. Драчливым племенем звал их император, да и они сами поняли, что в земли пришли эти не удирать, а драться. А нет ничего страшнее воина, который дерется за мечту свою, обагренный кровью друзей своих и проклятым прошлым отцов.

За поколением воинов у славян родились мальчики. Их уже грело теплое южное солнце, но дорога была все каменистей и гористей. И там, где в семье отец-победитель был в живых, долг свой считал он выполненным и дальше идти не хотел. Часть людей оставалась здесь, расселяясь промеж Истром и Савой на плодородных равнинах и богатых реках. И, предаваясь воспоминаниям о славных днях боевого похода, стали они жить в мире и согласии. Из детей славных воинов выросло гордое племя, считавшее эти земли своими навсегда и готовое, чтобы доказать отцам свою храбрость и удаль, разгромить любого ворога, подошедшего к очагу.

Но вдовы погибших воинов помнили о мечте несбыточной, за которую умерли их возлюбленные. И вдовы рожали мальчиков, которых тоже вдохновляли на подвиги и рассказывали о крае, где птицы прибрежные летают и солнце блестит, и где покой найдут они великий. Как можно было им остаться среди гордых племен, где мужья становились великими правителями, передавая свои знания и умения сыновьям, воспитывая в них князей будущих! Неужто вдовы способны были смириться, что умерший отец своим детям будущее холуев завещал? И двигались они вперед, носы задравши, и с мыслью не просто биться сыновей своих научить, но и выжить.

И вот, наконец, достигли они моря, дальше которого идти было некуда. Которской бухтой назвали они землю эту. Бухта эта была той, которая им представлялась в мечтах. И числом своим превзошли они иллирийцев, там и сям селившихся по берегу, и влились иллирийские дети в ряды славян. А поскольку мечты, исполнившись, умирают, то и вдовы потеряли смысл жить далее. И в память о великих матерях своих дети стали давать имена горам и склонам, городам и рекам новой родины именами добрыми — материнскими. Добрóта, Машенька, Бела, Зеленица, Савина, Мокрина и Травунья, Виталина, Роза, Загора и Мелина выросли на прибрежных холмах Котора, над которыми возвышались как пара Доброштица и Штировник. Крепость островную на входе в бухту назвали они Мамуля. И глядя на природу эту, на горы и море, лепетали внуки «драже, драже, драж[3]». И в нескольких милях от Котора вырос город Драж (Драч), а государство, славянами образованное названо было Драчевица. Так передали они, может того сами не зная, историю своего странствия в одном единственном слове.

Управление в нем было вечевым, как и в Новгороде, порядок и права сохранили славяне. С тех пор, даже под властью князей сербских из славного рода Неманичей, сохраняла этот уклад Драчевица. Ныне опасность нависла над землями предков наших. В великой битве на Косовом поле сербы и боснийцы (а с ними и которцы), рядом живущие, проиграли османам. И чую я сердцем, младе, что годами и веками история эта не кончится, что перешагнет она тысячелетний рубеж, и лишь когда вернутся сербы и которцы жить на поле этом, тогда снова покой найдут разграбленные могилы дедов, на которых слово «позор» написано было. Землям которским то же разграбление грозит, что и призренским хоромам. Так-то вот. Народы идут с востока и грабят славян. Народы идут с запада и грабят славян. Но есть только один урок из истории этой, младе: не двигаются больше славяне с тех мест, где живут. Потому что ни одно поколение больше не хочет, чтобы на их могилах «срамота[4]» написано было и слово это окрест разносили вороны черные».

С тех пор, как Горан вернулся к своему сербскому монастырю, прошло два десятилетия. За то время Мстислав возмужал и окреп, похоронил отца своего с заветом силы его и дух унаследовать и на благо славянских братьев пользовать беспрекословно. С посольской миссией был Мстислав в Швеции и Дании, заезживал и в Московские земли, да видел, что не ценят тут Новгород. Они его город и Новгородом не звали — у них свой, ручной, под боком был, так и звался Нижним.

В Казанское ханство на пороге 1440 года отправился Мстислав с посольской миссией: решать вопрос, кому удмурты дань платить будут. К моменту тому хан предъявил новгородцам ультиматум: либо уйти с земель его, либо войной пойдет. Посланников русских — гостей своих — взял в полон и посадил в яму глубокую. Каждое утро свое начинал он с казни. Посольство русское редело, и хан распорядился прислать самого богато одетого к нему. Мстислав увидел восточную роскошь и слепота от яркого света напала не его глаза уставшие. Занемог он, лежа в яме татарской, еле на ногах держался. Шрамы на лице его и теле ныли и горели, плетки татарские въедались в кожу как коршуны, напав на добычу.

Хан спросил Мстислава:

— Ты русский человек, воин?

— Да, хан. Я новгородец.

— Помнишь ли ты новгородец, что ваши бояре своим ворогам отвечали?

— Отчего же не помнить, хан?

— Я вот хочу послать сына своего на княжение в Хлынов,[5] чтоб ханская власть над всеми вятичами распространилась. А то слаб стал твой Новгород…Что скажешь? — добавил хан, и сотник с черной палкой и хлыстом снова ударил Мстислава.

— Если у твоего сына две головы, то присылай его нам на княжение, — повторил новгородскую присказку Мстислав.

— Да, вижу, что новгородец. А у тебя, молодца, две головы?

— У меня одна голова, — ответил Мстислав, — да я никогда и княжить ни над кем не просился.

— Что верно, то верно. А кто же над удмуртами княжить вздумал?

— А вон, в яме сидит — Олегом кличут, — соврал Мстислав. Хан вспылил, взбешенный простотой признания, которого он пытался добиться у послов уже с месяц:

— Так веди, Ахмад, мне этого Олега!

Приведенный человек представлял из себя жалкое зрелище: жить ему оставалось от силы дней пять — неизвестная болезнь поразила его легкие, а сырость не давала дышать.