неожиданная шутка. Досадно, конечно, что братец не смог как следует передать мне словами свои ощущения в тот момент, когда рука мнимого убийцы коснулась его сонной артерии, но от таких людей, как Кирилл, требовать это бесполезно. Они способны лишь пережить полноту мгновения, но совершенно не в силах пересказать свой опыт. Для этой цели в мире существуют особи вроде меня: не имея собственной жизни, мы, как бледные тени, охотимся за всплесками чужих эмоций, чтобы, пожрав их, пропустив через пищеварительную систему своего мозга, оставить на бумаге слабые, малокровные оттиски человеческих страстей и судеб.
***
Повестка из военкомата ворвалась в дом вместе с резким, продолжительным звонком, разбудившим всех в шесть утра. Неприветливый человек в форме попросил братьев Романовых расписаться на казенном бланке и в императивных терминах пригласил нас с Кириллом явиться на призывной участок для прохождения жестоко унизительного медосмотра.
– Ну что, здравствуй, Чечня? – невесело усмехнулся сильно расстроенный Кирюша: очень уж ценил свободу мой братец-мотылек.
– А она тебе по зубам? – с иронией спросил я. – Чем солдатский хлеб-то жевать будешь?
– Заткнись, и без тебя тошно, – краснея, сказал Кирилл.
Когда моего брата, истинного баловня судьбы, спрашивали, есть ли вообще в его беззаботном существовании какие-нибудь проблемы, он отвечал, что проблема у него одна-единственная – стремительно портящиеся зубы. Он без конца наносил визиты стоматологу, и тот безмятежно опустошал ему рот, объясняя непрестанный процесс разрушения эмали дефицитом кальция в организме. Я же объяснял это по-своему, усматривая в катастрофически быстро гниющих зубах Кирилла расплату за вечное надувательство людей.
– Постой-постой, – внезапно спохватился я, вспомнив кое-что интересное насчет армейского хлеба и правил его пережевывания из свода заболеваний, определяющего степень годности призывников к строевой службе. – Сколько там у тебя удалено зубов на верхней челюсти?
– Шесть, – нехотя отозвался Кирилл, мрачно пересчитав перед зеркалом свои зияющие дыры. – И один гнилой, можно вытаскивать.
– Вот если бы у тебя не было восьми зубов, ты был бы признан негодным для службы, – бросил я из-за плеча, застилая постель.
– То есть ты хочешь сказать, что мне нужно пойти и вырвать еще два зуба, в том числе и совершенно здоровый, так, что ли? – с возмущением воскликнул Кирилл. – Что я, псих, по-твоему? Может, что-нибудь получше предложишь?
– Могу и получше, – отозвался я. – Предлагаю тебе отрубить большой палец на правой руке – быстро и наверняка…
Стоматолог деловито осматривал рот Кирилла, пока тот сидел в кресле бледный и несчастный, поминутно хватаясь рукой за щеку и морщась от боли.
– Извините, молодой человек, – сухо сказал дантист, – но я не буду удалять нерв у этого зуба – он же абсолютно здоров! Я пока еще в своем уме.
– Вы, кажется, не так поняли, – возразил я, стоя, как ангел-хранитель, за спиной брата, издающего мученические стоны, – зуб нужно просто вырвать, и все, иначе этот идиот сведет с ума всю семью. Мы уже третью ночь не спим из-за его воплей. Простите, но мы не уйдем отсюда, пока вы не избавите брата от причины его и наших мук.
– Ну, как знаете, – пожал плечами врач, – ваше право, в конце концов, калечить себя. Потом только претензий мне не предъявляйте.
– Претензий не будет, – пообещал я, улыбаясь и про себя издавая вздох облегчения оттого, что мой план удался.
Анестезиолог поднес к лицу Кирилла черную маску с эфиром.
– А что если я не выйду из наркоза? – с опаской спросил брат, отводя в сторону его руку.
– Ничего страшного, – мягко ответил я, – останусь я и буду жить за двоих, так что, обещаю, твоего исчезновения никто и не заметит. Буду натягивать твою дурацкую кепочку и драные джинсы и волшебным образом превращаться из Золушки в принца. Подвоха никто не заподозрит, у нас ведь даже индикаторы-туфельки одного размера.
– Сволочь, – выразительно сказал Кирюша и притянул к лицу руку врача с маской, временно лишающей человека сознания.
Я сидел в окрашенном тоскливой зеленью коридоре военкомата, ожидая Кирилла у дверей зубоврачебного кабинета. Передо мной расхаживал взад-вперед военный с суровым взглядом исподлобья. Когда из комнаты с надписью «Психиатр» или «Хирург» появлялся полураздетый парень, проходящий медкомиссию, военный быстро приближался к нему, брал у него папку с личным делом и вел к очередному врачу. Наконец, дверь распахнулась, и ко мне выбежал Кирилл, радостно потрясая медицинской документацией.
– Я – «негодник», – торжественно объявил он, лыбясь во весь рот, в углах которого уже стали заметны пустые места.
Возникший рядом с Кириллом неулыбчивый военный забрал у него папку с врачебными показаниями и, взглянув на объемную запись, сделанную дантистом, презрительно махнул рукой.
– Можешь идти домой, салага, – прогавкал он в типично милитаристской манере и поспешил к очередному призывнику.
Мы вышли на свежий воздух.
– Ну, с «белым билетом» тебя, братишка, – поздравил я Кирилла. – Считай, что ты дешево купил себе свободу.
– Да уж, – хмыкнул Кирюха, трогая языком еще не зажившую после операции десну. – Кто бы мог подумать, что мои ужасные зубы обернутся мне во благо? Ну, а ты-то как – может, и у тебя какое отклонение нашли?
– Нет, не успели, – коротко ответил я.
– То есть?
Я остановился на дороге и стал расстегивать плащ под недоумевающим взглядом брата.
– Смотри, – сказал я, распахивая свой длиннополый макинтош: под его покровом, глубоко засунутая в брюки, лежала заветная папка с моим личным делом – люди в военкомате берегли его как зеницу ока и все-таки проворонили. – Больше я в их списках не числюсь. Можно сказать, теперь я для них вообще не существую: без этого документа им и искать-то некого. А если и вспомнят мое лицо, то наверняка подумают, что это был ты, и скажут: так ведь это же тот самый беззубый «негодник», от которого в армии толку, как от козла молока…
– Ну ты даешь, братан, – проговорил Кирилл, ошарашенно глядя на меня, – а мне-то всегда казалось, что святой грешник – это я…
Я лишь коротко хохотнул.
***
Мы с Кириллом бродили вдоль бесконечных стеллажей американского торгового центра «Фред Майер». Братец не мог прийти в себя от потрясения при виде буржуазного изобилия товаров: ему нужно было все потрогать, поохать над каждой изящно упакованной мелочью и идти дальше, скрепя сердце от горького осознания того, что данное великолепие – не для нищих русских туристов. Внезапно он застыл как вкопанный над какой-то коробочкой и легким окликом привлек к ней мое внимание. Я подошел к полке.
– Смотри, – шепотом сказал Кирюха, как будто кто-то здесь понимал по-русски, – знаменитые карты Таро.
– Да, они самые, – согласился я, прочитав надпись на синей упаковке, под которой было запрятано бесценное сокровище, оцененное, однако, практичными американцами в пятьдесят долларов. – Пошли дальше.
– Нет, постой, – умоляющим голосом произнес Кирилл, – неужели мы уедем отсюда без единого, самого маленького, сувенирчика?
– Что ты предлагаешь? – спросил я подозрительно. – Выкинуть на карты полста баксов?