Кирюха, как ты мог? Я же твой лучший друг.
КИРИЛЛ (дрожащим голосом): Прости, пожалуйста, Боря, я больше так не буду, я не хотел тебя обижать.
Я (про себя): Ага, как же, лучший друг! Был бы другом, взял и подарил бы нам книжку.
ОЧКАСТАЯ БЭЛЛА (строго): Кирилл, разве ты не знаешь, что советский человек так не поступает?
КИРИЛЛ (уныло): Знаю, просто как-то само вышло…
Я (про себя): Интересно, а наша мама – советский человек?
ЛЮСЬКА-ПОПАДЬЯ (глухим голосом, тупо уставившись в пол): Батюшка говорит, что воровать нехорошо, так Иисус учил. Ты понимаешь, что ужасно согрешил?
КИРИЛЛ (хлюпая носом): Конечно. Я очень плохо поступил. Простите меня.
Я (про себя): Осел твой Иисус, ему с нашей мамой поговорить надо – она ему живо все растолкует.
КОСТЯ РОДИОНОВ (рассудительно): Эй, Романов, зачем тебе вообще понадобилась эта книга? Я понимаю, если бы ты машинку какую-нибудь свистнул – а эту дребедень!..
КИРИЛЛ (разводя руками): Сам не знаю, как меня угораздило…
Я (про себя): Это смотря кому что. Для тебя, может, и дребедень, а мне так очень понравилась книжечка.
ЕГОР КРАСНОНОС (сурово): Тебе хоть стыдно сейчас, вор несчастный?
Кирилл опускает голову, кривит рот и принимается жалобно скулить.
Я (про себя): Тебя бы на его место, у тебя не то что нос – задница покраснеет.
КОСТЯ РОДИОНОВ (строго): Ну и как нам теперь с тобой поступить прикажешь?
КИРИЛЛ (чуть слышно): Не знаю.
ЕГОР КРАСНОНОС (угрожающе): А чего тут долго думать? Поставить фингал – и дело с концом.
МИША КАДАРКИН (с веселой удалью): Руки ему обрубить по самые не-балуйся, чтоб впредь неповадно было.
ОЛЯ БОГДАНОВА (жалостливо): Ой, ну что вы на него накинулись – смотрите, он уже плачет. Кирюша, ведь ты раскаиваешься?
КИРИЛЛ (хлюпая носом): Ага…
Видя, что Кирилла подвергли достаточной психологической атаке и бедное дитя находится на грани нервного срыва, воспитатели взмахом руки прекратили сеанс шоковой терапии. Молодая нянечка в засаленном переднике весело застучала посудой, раскладывая по тарелкам макароны с мясом; малыши, оживленно обсуждая случившееся, заторопились к столам – восстанавливать калории, утекшие из их организма вместе с энергией праведного гнева, коим они щедро полили моего преступного братца. Кирилла в наказание оставили без ужина: известно ведь, что во время поста происходит очищение души и духа. Кроме того, исходя из педагогических соображений, директриса велела ему вплоть до прихода родителей просидеть под столом воспитательницы, чтобы он «поразмышлял над своим скверным поступком». Вы помните, что Кирилл от природы не был способен к размышлениям, поэтому мне пришлось из солидарности забраться под стол вместе с ним.
– Картинки понравились? – шепотом спросил я Кирюшу – скорее утвердительно, нежели с вопросительной интонацией.
– Угу, – отозвался он, шмыгая носом.
– Мне тоже. – Я помолчал. – Зря ты книгу в ячейку положил, все равно ее не получилось бы незаметно унести.
Кирилл перестал издавать ноздрями виноватые звуки и с любопытством посмотрел на меня.
– А как надо было?
– В туалете спрятать, за шкафом – там бы эту Библию в жизни никто не нашел. А перед уходом забежал бы на минутку в уборную, сунул книгу под куртку – и поминай как звали.
Вместо ответа Кирилл послал мне сияющий взгляд, полной братской любви и восхищения.
***
В день, когда нам с Кириллом исполнилось восемь лет, мы получили кучу подарков, но упоминания заслуживают лишь два из них. Во-первых, отец привез нам из Москвы совершенно одинаковые костюмчики, в какие по традиции и должны быть одеты близнецы. Это были две чудесные брючные пары кофейного цвета с отливающими золотом галстучками на резинке. Во-вторых, мама подарила неведомую доселе железную машину с вытянутой линзой: машина при включении в розетку начинала ярко светиться, и то место на стене, куда был направлен хоботок с линзой, вдруг превращалось в экран с потрясающими изображениями.
Так в нашу жизнь вошло чудо – диапроектор, порождавший на белой плоскости стены рисованные миры сказок, древних легенд и фантастических историй. Зачарованные, мы с братишкой проводили целые вечера в затемненной комнате, и по лучу, бьющему из фильмоскопа, уходили в иллюзорную реальность, создаваемую зрительным образом и словом – сменяющими друг друга картинками и наложенными на них кусочками печатного текста. Я по сей день помню специфический запах нагретого аппарата, его монотонное гудение в темноте и поскрипывание ручки, перематывающей пленку диафильма.
В тот день к нам домой пришли гости – друзья родителей, всё взрослые, важные люди, невыносимо серьезные и скучные. До меня с братом им не было ровным счетом никакого дела, а нам до них тем более. Все эти зануды собрались здесь, чтобы наклюкаться водки, поорать дурацкие песни да сообща поплакаться друг другу в жилетку. Вежливо выслушав напыщенные поздравления, более уместные для пятидесятилетних юбиляров, чем для восьмилетних мальчиков, а также пожелания «отличных успехов в школе и на производстве (каково, а?), крепкого здоровья и чтобы папу с мамой слушались»; терпеливо переждав этот положенный совдеповский бред, мы с Кирюхой, облегченно вздохнув, заперлись у себя в спальне, чтобы поскорее начать священнодейство с фильмоскопом.
Я благоговейно зарядил в аппарат диафильм с любимой «Золушкой», и для нас перестал существовать весь остальной мир. Сначала читал я, а Кирилл блаженствовал, впившись влажно поблескивающими в темноте глазами в сказочное великолепие жизни, спроецированной на стену. Потом мы поменялись местами, и за озвучивание текста взялся Кирилл. К тому времени он читал уже с поистине художественной виртуозностью, гораздо более точно и красочно расставляя логические акценты, нежели это делал я. Из состояния неземного блаженства нас вывел противный скрип двери, и в комнату бесцеремонно ввалилась изрядно завеселевшая матушка.
– Ромаха, давай кончай читать, – обратилась мама к Кириллу, – и оба выходите к нам. Покажите гостям что-нибудь из вашей самодеятельности.
Она удалилась, а мы с Кирюшей переглянулись и покатились со смеху: ну и ну, вот так костюмчики нам папенька подогнал – родная матерь попуталась, на нас глядючи. Хотя, конечно же, решили мы, она ошиблась потому, что раньше никогда не видела Кирилла читающим по собственной воле.
Не успели мы возобновить просмотр диафильма, как снова пережили вторжение на свою территорию: дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась взлохмаченная голова, сидевшая на длинной, тонкой шее. Это был один из гостей – мы с братишкой окрестили его Дуремаром за очень уж потешный вид. Голова медленно обвела нас невыразительным взглядом и молча пошамкала губами.
– Занимаетесь? – произнес Дуремар бесцветным голосом и одобрительно покивал. – Ну, молодцы, молодцы… Как, то бишь, вас зовут-то, имениннички?
– Роман, – со сдержанной серьезностью ответил Кирюха, уставившись на гостя серьезно и неулыбчиво, подражая моей манере общения с незнакомцами.
– А я Кирилл, – легко и весело ответил я, расплываясь до ушей в самой дружелюбной улыбке, столь естественной для моего общительного братца. А потом мое тело вытворило нечто