— И как долго продолжались твои видения?
— Пока не выпил таблетки, которые мне прописали при глубокой терапии.
— И потом все прекратилось?
Аркас помедлил.
— Со временем.
— Ну что ж, это хорошо. Возможно, мы действительно имеем дело с обострением. Но только, разумеется, не в том смысле, которое ты вкладываешь в это слово. Это не трагедия и не повод бить в колокола. Это лишь признак того, что ты продолжаешь бороться. С переживаниями. Ты регулярно пьешь таблетки?
— Нет. В действительности… Как раз перед этим случаем у меня был недельный перерыв.
— Ах, вот оно что…
В голосе бесконечно одухотворенном и вдохновляющем послышалась нотка укоризны. Никас почувствовал укол совести… И вдруг подумал: черт возьми, я что, действительно так привязался к этому велеречивому пердуну? Какого хрена я чувствую себя, как кот, зацепившийся когтем за диван? Говорят, Фрейд засыпал на своих сеансах, а этот покупает с потрохами своей демонстративной заботой и домашним уютом. А ведь если вдуматься, я уже больше года прихожу лежать на этой кушетке. Она пахнет убежищем. Спокойным теплым местом. Сколько денег я вложил в ее аренду? Ясно ведь, что этот пень мне совершенно не помогает. Я в принципе здоров, просто я машина для нытья, я хнычущее торнадо, я циклон вздохов и охов. Я не могу избавиться от этого сладко-горькавого таинства самооплакивания. Господи, да я бы нанял себе дюжину плакальщиц, если б не соседи и нехватка денег!
Пока Никас размышлял в таком ключе, он, не отрываясь, глядел на мотиватор. А на него, притаившись среди листиков плюща, вьющегося по шкафу, глядела бабочка. Вполне настоящая.
— …должен понимать, что нарушать предписания, к тому же такие несложные, это недостойно взрослого человека, Никас. Я даже скажу официальнее, ты сам спровоцировал обострение.
— Еще чуть больше отеческого тона и я потребую с тебя алиментов.
— Что-что?
Никас закусил губу. Он чувствовал небывалое воодушевление, почти ликование.
— Бабочка, возможно, была совершенно обыкновенной. Последним насекомым в этом году. Но твоя болезненная рефлексия ухватилась за нее как за спасительную связь с прошлым. Никас, мы договаривались с тобой, что ты должен смириться со своими воспоминаниями. То, что ты воспринимаешь как гибель, в действительности…
Точно. Начало новой жизни. Жизни, которая подошла бы человеку, живущему на болоте. В маленькой хибаре из тростника. Немного кипяченой грязи на завтрак, суп из тростника на обед и лягушачья икра на ужин. Мне постоянно внушают, что я должен смириться и продолжать жить дальше. Лучше всего в покое. Неплохо будет, если я со временем почувствую родственные чувства к амебам.
— Ты не хочешь мне рассказать, Никас, что почувствовал, когда начал грезить? И, кстати, почему ты так одет, и что с твоей рукой?
Никас, уже давно не слушающий, встрепенулся.
— Хотите знать, что я почувствовал?
— Конечно…
Никас вскочил и сел лицом к Алексею Натановичу.
— Я почувствовал интерес! Конечно, я бесился и был напуган. Но мне было, черт возьми, интересно, что происходит. Впервые за все время моей депрессии, я чем-то заинтересовался. Может быть, мне все это время нужна была именно встряска? Больше эмоций? Может быть, мне купить на остатки денег лошадь с экипажем и развозить свадьбы?!
Очевидно, с лицом Никаса произошли такие перемены, что обычно несут с собой намек на скорый дебош и различные эволюции, преимущественно без штанов, и, предпочтительно, в людных местах. Терапевт слега побледнел и, — Никас ужаснулся, — растянул губы в улыбке для дурачков. Такую ни с чем не спутаешь. Это была та самая улыбка для дурачков, с которой обычно происходит личное знакомство с Наполеоном.
— Как ты мог? — прошептал журналист ошеломленно.
— Никас, Никас, друг мой, не давай остаточному импульсу и нездоровому возбуждению взять над собой вверх. Тебе нужно успокоиться…
— Опять ты предлагаешь мне успокоиться! — выпалил Никас. — Я превращаюсь в герань! Подсохшую бабкину герань!
— Никас…
— К черту. Не желаю больше слушать!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Никас, у тебя обычные скачки настроения, — посуровел Алексей Натанович. Журналист никогда еще не видел его таким не обтекаемым. — Это гормональная защита от стресса. Не воображай, пожалуйста, что ты первый рассказываешь мне, как просто лечить психические расстройства при помощи «русской рулетки». Я практикую четырнадцать лет. Каждый второй случай у меня связан с такими неожиданными озарениями, когда человек понимает, что я отнимаю у него время. Ведь ему не так уж плохо, как могло показаться. Он почему-то не задается вопросом: а в какой момент ему стало лучше и почему. Вспомни, как ты поначалу боялся даже солнечного света. И как мы это вместе преодолели! А теперь говоришь, что тебе помогут встряски? Они могут отбросить тебя назад, в самое начало пути! Я понимаю, что тебе хочется человеческих радостей, но сначала ты должен подготовить для них верную почву. Научится жить в мире с прошлым…
— Жить в мире с прошлым? — вдруг люто прошипел Никас.
Он сделался до того страшен, что терапевт не совладал с лицом.
— Жить в мире с прошлым ты говоришь, сонный пингвин? — журналист поднялся и навис над ним, словно восемьдесят килограмм сухопарой ярости. — Вот к чему я точно не стремлюсь.
— Ты должен прийти на следующий сеанс, — говорил Алексей Петрович, пока Никас накидывал пальто. — Не делай импульсивных поступков. Обдумай все как следует и приди на следующий сеанс. А сейчас отправляйся домой. Я, как специалист, настаиваю. Никас… Никас!
Хлопнула дверь.
Бабочка взмахнула крыльями и пропала среди переплетений плюща.
* * *
Аркас не знал, где именно до этого прохлаждались его внутренние ресурсы и сожалел, что они открылись только сейчас и так… резко. Очевидно, до этого момента его воля и энтузиазм отсиживались в районе желчного пузыря. Но теперь все было просто прекрасно. Появилась хорошая спортивная злость. Никас чувствовал, что он вошел в новый этап своего выздоровления. Галлюцинации были последним вздохом побежденной болезни.
Он справился.
Определенно.
Так держать.
Никас открыл пришедшее на телефон сообщение.
«Давай не будем затягивать. Возвращайся домой. Жду. Девел».
Сообщение было отправлено с номера… В действительности это сложно было назвать номером. Скорее набором загадочных пиктограмм, среди которых журналист смог различить обнимающихся крокодилов и нечто напоминающее крысиный череп. Он попытался активировать это странное сочетание как вызываемый номер.
Пошли гудки.
— Ну, где ты? — спросил хмурый вибрирующий голос.
Никас нажал кнопку сброса. Телефон, весело кувыркаясь, пролетел несколько метров и упал на газон. Его хозяин сидел прямо, крепко вцепившись в руль. Главное, не потерять настрой, твердил он про себя. Не потерять настрой. Все было так хорошо. Просто замечательно.
Телефон зазвонил, вибрируя в желтеющей траве. Почти сразу к нему начал подкрадываться неопределенной наружности маргинал, который терся поблизости.
Никас не выдержал и вышел из машины. Он поймал за шиворот отчаянного санитара газонов и отнял у него трубку.
Звонила секретарь Арнаутова.
— Да, я слушаю!
— Аркас? Ты сегодня можешь приехать в издательство? Дмитрий Сергеевич имеет к тебе официальный разговор. Срочный.
— Бога ради, на хлебушко!
— Что?
Никас оттолкнул бродягу, профессионально воспользовавшегося ситуацией, и бросил ему смятую купюру.
— Здравствуй Мария. Слушай, все в порядке. Нет, даже отлично! Я чувствую себя на двести процентов. Скажи Диме, что я вернулся. Я снова готов действовать!
— Да мне насрать, — откровенно ответила Мария. — Я кадровыми вопросами не занимаюсь.
— Ну, можешь хотя бы намекнуть, в чем дело? — прельстиво заговорил Никас. — Ты ведь много знаешь. Скажи хотя бы злиться он или нет.
— Он вполне доволен, — нейтрально ответила секретарь.
— Даже так?