Огромным усилием воли Никас удержался от немедленного бегства. Вместо этого он ощерился.
— Тогда, быть может, — начал он снова, — вы хотите предложить мне закупать у вас героин? Но, должен заметить, я очень капризный. Морфин должен быть чистым. Только лабораторные условия. Сам героин — белый как снег. Только, значит, замечу, что отливает сереньким… А извращаться я готов хоть сейчас, только дайте мне кусок мяса и дрель.
Селькупка смотрела на него с выражением сострадательного долготерпения.
— Пожалуйста, — сказала она, — держите себя в руках. Я знаю, как он к вам относится. А еще я знаю, что — напрасно. Вы мухи не обидите.
Журналист отвернулся. Мух он действительно не обижал. У него вообще появилось отвращение к насилию.
— Извините, — неохотно проговорил он. — Могу я узнать, как вас зовут?
— Ни в коем случае.
Никас угрюмо замолчал и отхлебнул прозаичного, но вкусного чая. Ну? — спросил он движением бровей.
— Девел здесь, — сказала безымянная селькупка таким тоном, словно ожидала от Никаса немедленного комментария по этому поводу.
Журналист, однако, таким поворотом чайной беседы оказался обескуражен. Он сделал вопросительный жест рукой.
— Это ваш родственник? — решился он.
— Думай, что говоришь! — прошипела хозяйка. — Не запирайся, Никас. Скажи, зачем он пришел к тебе. Мы должны знать. Другие не знают, ты можешь наплевать на их безопасность. Но мы видели его. Сегодня ночью он прошел мимо наших дверей! Мимо наших судеб! Один его взгляд вызывает порчу. А детей он травит просто своим присутствием. И ты смеешь лгать, притворяться, да еще и оскорблять нас!
Никас медленно облизал губы и сказал:
— У вас кастрюля не выкипит?
— Не увиливай! Мы проследили его до твоей квартиры! Что у тебя за дело с Ним?! Отвечай!
Может мне и это все мерещиться, подумал журналист с некоторой даже бесшабашностью.
— Почему ты молчишь? — не отставала селькупка.
— Послушайте, вы мне надоели. Я чувствую, что должен отыгрывать какую-то роль, но не знаю слов. Я сегодня не очень хорошо себя чувствую. Возможно, не замечаю каких-то намеков. Может быть, вы зайдете ко мне завтра, или я зайду к вам. Сегодня вечером я почитаю что-нибудь из мифологии. Как вы сказали, Девел? Мы обязательно обсудим его роль в вашей культуре. А сейчас давайте поговорим… ну хотя бы о чае. Что за сорт? Отличная штука.
Пока Никас говорил, выражение лица селькупки сменилось от решительно-враждебного к размышляюще-недоверчивому. Она смотрела на журналиста, а когда тот снова принялся за напиток, спросила:
— Так ты и сам не знаешь, да?
— На свете есть куча вещей, о которых я понятия не имею, — согласился Никас.
— Ты не знаешь, зачем он пришел к тебе, — проговорила женщина возбужденно. — Может быть, ты вообще не знаешь, что он пришел?
— Повторяю, мне сложно реагировать на эти намеки, — сказал Никас, запрокинув голову. — Я не понимаю, о чем вы говорите. Ко мне пришел Девел?
— Да!
— А кто он такой? Я имею в виду, чем занимается и чего от меня хочет?
— Он злой и непредсказуемый дух.
Аркас никогда не был суеверным человеком. Он бывал в джунглевых племенах Африки и чувствовал, как цивилизация держит его над ними, не давая вникнуть в примитивное мироздание, состоящее из легенд и веры. И купания в водоемах кишащих паразитами. Однако с ним что-то происходило. Кроме очень неприятного предположения, состоящего из фразы «Аркас, ты слетел с катушек», он ничего не имел. И разве не чудное совпадение, что именно сейчас ему говорят о сверхъестественных силах?
Нет, сказал сам себе Никас. Не знаю, чего она в действительности от меня хочет, но лучше мне уйти, пока не стало хуже.
— Девел приходит, чтобы забрать жертву, — продолжала селькупка. — Подумай, что ему может быть нужно от тебя. Ты не мог сам заключить с ним договор. Ты не знаешь, как это делается.
Никас допил чай и сказал:
— Я пойду.
— Стой. Куда? Я прошу, подумай.
Никас остановился в прихожей, стараясь не трогать женщину руками. Вырываться пришлось движениями корпуса.
— Слушайте, — сказал он сквозь зубы, — прекратите нести ахинею. Я нервный человек. Вы со своими бреднями напали на меня совершенно некстати. Именно в тот день, когда этого делать не стоило. Откройте дверь, пока я ее не выломал нахрен!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Секунд десять селькупка молчала, а потом спросила, искательно заглядывая Никасу в глаза:
— Ты точно не хочешь никому зла? Я понимаю, что тебе пришлось тяжело. Очень тяжело. Не всякий такое выдержит. Но мы ведь не виноваты. Мы, значит весь этот дом. И другие люди. Девел коварен. Удивительно, что именно к тебе он пришел. Бабушка рассказывала мне, что такое случается раз в тридцать три года. И когда Девел приходит, может произойти нечто ужасное! Пострадают миллионы.
— Ну, это уж слишком, — едва сдерживаясь, проговорил Никас. — Байки байками, но надо и меру знать. Откройте дверь, иначе…
Его чуть ли не выпихнули наружу. Потом быстро сунули пальто, и дверь захлопнулась окончательно.
* * *
В кабинете было светло и тихо, Никас величественно лежал на кушетке, скрестив на груди руки, как почивший вождь. Он разглядывал знакомые лампы, знакомый шкаф с делами и знакомые мотиваторы, висящие на стене.
«Поверь в себя и приложи усилия», — говорила ему бабочка, выбирающаяся из кокона. Она была влажной и блеклой, со сморщенными крыльями, однако вид у нее был суровый.
Никас поежился.
Позади него Алексей Натанович уютно скрипел ручкой. Этот скрип убаюкивал и сам по себе был неплохой терапией. А еще сопение. Журналист был уверен, что если расположить сопящего Алексея Натановича в нужном месте и положении, то он мог бы останавливать международные конфликты. Никас так привык бывать здесь, что это место стало его храмом. Местом его однообразных исповедей. Здесь он бывал чаще, чем следовало бы, но ничего не мог с собой поделать.
— У меня обострение, — сказал Никас.
Скрип ручки затих на несколько секунд. И начался снова.
— Снова кошмары? — буднично спросил психотерапевт. — Возможно, есть что-то такое, о чем ты…
— Нет! — быстро ответил Никас.
Позади него стало тихо.
— Я вижу что-то. Совершенно неожиданное. Раньше такого не было. Это… Галлюцинации. Невозможные вещи. Я вижу человека из своего прошлого. Он приходил, чтобы отомстить. Это уже не просто рефлексия, это натуральный бред, быть может мне…
— Постой, постой, — позади взволновано завозились. — Не спеши. Я слегка ошеломлен. Ты мой клиент уже почти два года и все это время, твое состояние было стабильным. Твой случай не уникальный. Собственно регрессии я уже не опасался. И чтобы так сразу? Запросто этого случиться не могло, Никас. Давай по порядку. Возможно, с тобой что-то произошло накануне?
Никас задумался. На ум ничего не приходило. Он как обычно плохо проснулся, посредственно отработал и вечером заснул в тоске. Обычный день неудачника.
— Нет. Я даже не ел ничего необычного.
— Ну хорошо… А с чего все началось, можешь сказать? Я говорю «все», подразумеваю: твои видения.
Журналист закрыл глаза. Он мог сказать, с чего действительно все началось. С ненужной инициативы. Мир полон историй и у каждой свое начало. Ненужная инициатива, одна из самых худших завязок в мире. Возможно даже хуже удара прикладом по лицу.
— С бабочки, — выдавил Никас.
— Как ты сказал?
— Господи, с бабочки. Большой. Красивой. Я понятия не имею, откуда она взялась. Возможно, она была настоящей. Я мог случайно захватить с собой куколку или гусеницу откуда-нибудь из тропиков. Я не знаю. Но потом начался кошмар. Я видел что-то хаотичное. Слышал голос.
— Опять спрашивал?
— Да. Только теперь он пришел сам.
Теплая ладонь легла на лоб Никаса. Теплая шершавая ладонь самой безмятежности. Несколько таких ладоней в Третьем Рейхе…
— Успокойся, Никас. Возьми себя в руки. Сейчас ты не видишь всего этого?
— Сейчас нет.