Он знал, что его держат из уважения к прошлым заслугам. Редактор, возможно, все еще надеялся, что его прибыльный станок починят. Поставят какие-нибудь волшебные уколы или проведут магический тренинг. Никас все забудет, заточит перо, выбьет пыль из шляпы…
Не забывалось.
Шаг третий: страх неизвестности и пытка воспоминаниями.
Обычно все так и происходило.
Но сегодня день не задался как-то по-особому.
* * *
Никас лежал, глядя в светлеющее небо. Он не мог понять, от чего проснулся. Ему ничего не снилось, — значит не от крика.
Середина осени высасывала остатки тепла из земли и деревьев. Металлически щелкал обогреватель. На балконе было уютно. Шизофрении уже не было рядом. Насытившись, она быстро исчезала. Аркас повернулся на бок и уставился на часы. Утро было безнадежно раннее. По часам нехотя ползла снулая муха. Она взобралась на вершину единицы и остановилась там, в изнеможении. Наблюдая за ней, Никас размышлял: не удастся ли ему заставить себя поспать еще минут тридцать.
Он закрыл глаза. Было необычайно тихо. Словно кто-то рядом говорил часами, годами, столетиями и вдруг замолчал, обернувшись.
Веки приоткрылись. На часах сидела бабочка. Вызывающе-пестрой, тропической окраски. Красный с синим и зеленым, и еще какие-то неуловимые искорки, словно блики на самоцвете. Бабочка увлеченно чистила хоботок. Никасу показалось, что она, при этом, задорно на него поглядывала, словно говорила: иди, умойся, прощелыга ты мой ненаглядный!
Спать расхотелось совершенно.
Ну и дела, подумал Никас. Неужели я ее привез откуда-нибудь из Австралии в кармане? Может, не заметил гусеницу? Первым его желанием, почти рефлекторным, было сфотографировать ее. Никас даже загорелся этой идеей, что-то полыхнуло в нем, радостное, как в старые-добрые времена. Но довольно быстро погасло. Чудо, конечно. Бабочка, безусловно, красивая. Всем, разумеется, понравиться. Скажут, звезда идет на поправку. Хрена там.
Никас вздрогнул и подскочил вместе со спальным мешком, как червяк. Глядя в окно, он видел далеко уходящий город. Тридевятые километры, на которых еще оставался лес. Но в основном улицы, проспекты и набережную. Долговязые новостройки, стеклянные небоскребы, кварталы низеньких пятиэтажек. Никому не интересные контрасты между индустриальной безнадежностью и островками дорогой безмятежности. Дороги. Серые ловушки для автомобилей. Может быть, даже, какое-то шевеление. В осеннем сумраке все это казалось объемным рисунком.
Раньше он не любил город за предсказуемость, но теперь чувствовал, что никогда не сможет покинуть его. Полис стал для него гарантом безопасности и надеждой на покой. Несмотря на ежедневные пытки нежелательными встречами, здесь он мог рассчитывать на то, что во тьме его не найдут озверевшие тени. Бывшие друзья и коллеги. Ищущие жизнь в промерзшей тьме.
Бабочка села Никасу на нос. Он не пошевелился, продолжал смотреть поверх крыльев. Нельзя сказать, чтобы картина сильно изменилась. Журналист обнаружил, что смотрит на город, словно через цветные очки. Это было странное впечатление. Сам того не желая, журналист улыбнулся и в тот же момент насекомое порхнуло в воздух и устремилась вверх.
Улыбку как рукой сняло. Никас вспомнил, почему он прильнул к окну. Что-то постучало по стеклу.
Поборов желание открыть створки и посмотреть, не болтается ли внизу ниндзя, Никас предпочел разгадать загадку в общепринятом ключе. Ему показалось. У него были на то все основания. Он жил на шестнадцатом этаже. Он решительно никому теперь не был нужен. Разве что муниципальной кассе. И все равно ему стало страшно. Он проверил, крепко ли заперты окна, и выбрался, наконец, из спального мешка.
Бабочка пропала, но Никас даже не вспомнил о ней. Он тщательно свернул свою постель, с озабоченным видом выхлопал подушку, накрыл телевизор тряпкой. Собрал пакеты, пустые бутылки, затолкал их в мусорный мешок.
Потом он по очереди отпер четыре замка и отодвинул щеколду. Ритуал был соблюден: Никас покинул свое убежище.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Зал встретил его неприветливо. Обои, выцветшие до неузнаваемости, пыльная мебель, голая люстра. Из опрокинутых коробок лезла какая-то ветошь, старые книги, забытые вещи. В сумраке царили иллюзии и мороки. Что-то мелькало, шевелилось, тихо сообщало о своем присутствии. Аркас потер глаза. От этого движение в пустой комнате стало еще более отчетливым. Серые приземистые силуэты делили углы и набивались в щели.
— Никас.
Человек вздрогнул. Не вступать в диалог. Терапевт говорил.
Шуршание становилось громче. Аркас затрясся. За спиной что-то снова звякнуло по стеклу.
— Скажи.
Никас почувствовал, как мгновенно и невыносимо разболелась голова.
— Я. Был.
О, господи.
— Вкусным?
— Нет! — заорал Никас, не выдержав.
Его согнуло и как-то мягко повлекло назад. Словно комната сдвинулась относительно него. И сразу все прекратилось. Стоило ему заговорить с «этим». Углы мертвели. Было тихо, как при пробуждении. Аркас судорожно вздохнул.
Их завалило снегом.
Гора называлось странно… Нангапарбат. Гора богов. Крупным планом сталагмиты, крупным планом зеленые прожилки чудных пород, темные гроты и узкие коридоры, вызывающие трепет. И вот эти великолепные кристаллы тоже не забыть. А в это время наверху мягко сполз небольшой пласт снега, засидевшийся на своем месте. Он двинулся вниз, тревожа белую шапку горы. И то, что было абсолютно недвижимым десятки лет, вдруг обрушилось вниз.
Они пробовали раскапывать. Казалось, что двкнадцати людям, в том числе, семи взрослым, крепким мужчинам — это по плечу. Через какое-то время — бросили. Ослабели от голода. Их, конечно же, искали. Но они ушли с запланированного маршрута.
— Простите меня.
Это он увел их с пути. Проверял наводку одного старого знакомого. Авторитета Никаса хватило, чтобы завести одиннадцать человек в ловушку. Ведь все хорошо знали: где он — там сенсация.
Черная ирония.
Это действительно была сенсация. Когда внешний мир добрался до них и узрел, наконец.
«Скажи, Аркас, я был вкусен?»
Френ нигде не было. Никас отчаянно нуждался в компании. Он включил по всей квартире свет.
Он помнил момент, когда у группы сели аккумуляторы и батареи. И остался один фонарь. Один слабеющий фонарь, вокруг которого собрались пятнадцать таких же гаснущих людей. К тому времени один оператор уже умер от сердечного приступа, и еще один журналист… Из «Вестника Мира» кажется, пропал. То ли заблудился в этой бесконечной каменной кишке, то ли наложил на себя руки. У него была опасная бритва, которой он брился.
Его искали совсем недолго.
Не хватало сил.
Аркас зашел в туалет. Желудок резало. Будто той самой бритвой. Унитаз был забит льдом. Белесой непрозрачной глыбой. От нее веяло настоящим холодом. Аркас отшатнулся, начиная плакать от ужаса.
— Я был вкусен?
— Я не ел тебя! Не ел! Я не опустился до этого!
Аркас кричал. Он был совершенно разбит.
Льда не было. Все пропало. Аркас опять проиграл: вступил в диалог. Он заперся в туалете и зарыдал, сидя на фаянсе. Это напоминало какую-то скверную сцену с изнасилованием. Жесткий секс с собственными бреднями. Можно каждый день накручивать себя до невероятного по силе эмоционального оргазма.
Проблема была в том, что он самого важного, он не помнил. Не мог сказать с уверенностью. Ел он или нет.
Он помнил как погас фонарь. Это событие врезалось в его память как атомный ледокол и навсегда осталось там, не проходящее. Его прокрутить можно было в любой момент. Как видео-файл. Он отчетливо, с разрешением в миллионы пикселей, видел как начала меркнуть белая лампа. Потом щелкнула и погасла навсегда.
Кто-то уже людоедствовал до этого. Аркас вспомнил, что люди пропадали. Тот тип с бритвой нашелся. Противостоять ему, сытому и вооруженному, безумному, они не могли. Кто-то умирал сам, от переохлаждения и голода. Их осталось пятеро и они не отходили от фонаря. А тот — боялся его, словно стал зверем. Небывалым монстром из шкафа.