на него, папа отвел взгляд и вновь заходил по кухне. Я не понимаю — неужели на
пустой желудок о папиной работе говорить нельзя? Могут быть какие-то
последствия? Нет, теперь я понимаю, почему все мало знают о работе своих
родителей! Они сами не рассказывают. Держат в строжайшем секрете. Вот и папа
молчал. Я пожала плечами и соорудила себе бутерброд. Он сел за стол, сцепил
пальцы и посмотрел на меня.
— Ты же знаешь, — скучно сказала папа. — Я работаю штатным фотографом в
газете.
Я закивала и продолжила, жуя бутерброд:
— И как тебе там, нравится?
— Это моя работа, — пожал плечами папа.
— И что ты там делаешь? Просто фотографируешь?
Папа кивнул:
— Мы выезжаем с журналистами, и я делаю снимки. Потом какие-то из них идут в
газету. Вот и все.
Ясно было, что не все. Он же мог бы мне рассказать, что ему нравится
фотографировать, что нет, в какой руке надо держать фотокамеру, сколько снимков
надо делать за раз…
— А камеру в какой руке надо держать? — озвучила я свои мысли.
— Что? — удивился папа, а потом ответил. — Обычно ее держат двумя руками.
Я вздохнула:
— Скучно, наверное.
— Держать камеру? — спросил папа.
— Работать фотографом, — пояснила я.
Папа только пожал плечами. Что же, теперь никто не может обвинить меня, что
я не интересуюсь родительскими делами. Но папа поднялся, заходил по кухне
взад-вперед, а потом махнул рукой:
— Пойдем.
Он привел меня к своему компьютеру, я села в кресло. Папа поискал что-то и
загрузил фотографию. На ней был мужчина, спускающийся с трапа самолета. На
следующей фотографии на заднем плане был самолет, а сам мужчина тоже чуть ли не
летел — он завис в воздухе…
— Спрыгнул с последней ступеньки, — объяснил папа. — Но я успел
сфотографировать. Это мы сегодня с утра съездили. Смешной человек. Спортсмен, –
папа потер рукой подбородок.
На следующей фотографии мужчина повернулся спиной, и из рюкзака у него
выглядывал маленький мальчик. Мальчишка состроил очень смешную рожу. Я подумала
— надо же, он состроил рожу моему папе!
— Это его пришли встречать, с сыном, — рассказывал папа. — Решили сделать
такой кадр. Потом ребенок вылезать из рюкзака отказывался.
— Здорово! — присвистнула я. — Это пойдет в газету?
— Не-ет, — хитро сказал папа. — В газету пойдет вот это.
И открыл фотографию, на которой мужчина спускается по трапу, а внизу его
ждут встречающие. Я удивилась — а почему не те фотографии, которые интересней?
Где он подпрыгнул, и с сыном в рюкзаке…
— У нас серьезное и солидное издание, — с грустью сказал папа. — Мы не можем
себе этого позволить.
— Ни фига се… — не удержалась я.
— Не выражайся, — попросил папа. — Смотри дальше.
Мы рассматривали фотографии, пока не пришла мама. Сначала папа показывал
рабочие снимки, рассказывая о каждом, а потом вдруг открыл папку, где на
фотографиях была я. Конечно, я раньше видела себя в зеркало, но такой я себя и
не видела никогда. Какая-то необычная, забавная… Или совсем домашняя, сидящая
на кухне.
— Красивые родные — подарок для фотографа, — сказал папа и почему-то
закашлялся.
Да уж, на фотографиях я выглядела здорово. Прямо бери и снимай меня в
подростковом фильме. Вот я в клетчатой фланелефой рубашке. Повернулась и
прищурилась, сцепив губы. Папа успел снять сам момент поворота — потому что
волосы еще не улеглись на место. Они у меня были темно-каштановые, чуть выше
плеч, челка слегка влажная (наверное, я только вышла из ванной), глаза
светились. Вот это фотография!
— Распечатаешь мне? — попросила я.
Папа кивнул. Я стала вспоминать — да, папа фотографировал меня изредка, но я
как-то не обращала на это внимания. А еще на одной фотографии были мы с Сашкой.
Сашка сидела на моей кровати, что-то рассказывая и размахивая руками, а я
смеялась, запрокинув голову…
— Папа! — чуть не закричала я. — Ты почему мне этого всего не показывал?
— Тебе было неинтересно, — только и сказал папа.
А я подумала — папа хороший фотограф. И почему-то это было мне приятно.
Потом был ужин с мамой, я приготовила уроки…
В половине двенадцатого пришла Сашка.
Мы еще не спали. Сашка была в пижаме, поверх которой она надела курточку.
Сашка бухнулась ко мне на кровать и спросила:
— Так какие мальчики тебе нравятся?
— В смысле?
— В прямом! — бодро сказала Сашка. — Ну, тип какой? Типаж?
Я пожала плечами. Кто его знает, какие мне нравятся. У меня не было
какого-то конкретного образа. Да и вообще, сейчас не было мальчишки, о котором
бы я думала. Такое уж время, пустое, безо всяких влюбленностей. Только
выдуманный образ, который никому не виден, и, наверное, даже мне… Я
почувствовала, что еще немного — и я расстроюсь. Но Сашка схватила со стола лист
бумаги, закрылась от меня учебником и сказала:
— Давай по порядку. Составим фоторобот и все будем знать. Овал лица –
круглый? Прямоугольный? Овальный? Квадратный? Вытянутый? Яйцевидный?
Я сказала первое попавшееся:
— Ну, пусть будет круглый.
Сашка хихикнула и начала рисунок. Что это она хихикает? Я забеспокоилась.
Но она продолжала:
— Уши. Большие? Маленькие? Оттопыренные? Прижатые к черепу?
— Средние, — сказала я. — Не оттопыренные.
— Глаза? — продолжала Сашка. — Маленькие? Большие? Полузакрытые? На выкате?
Раскосые?
— Нормальные, — вздохнула я.
Сашка спрашивала, я отвечала, пытаясь заглянуть в рисунок и посмотреть, что
получается. Сашка уворачивалась. Когда рисунок был закончен, Сашка победно
повернула его ко мне.
— Комплекс Электры! — заявила она. — Получился твой папа.
Да, рисует она хорошо, ничего не скажешь.
— Хорошая шутка, правда? — осторожно спросила Сашка.
Я видела, что она боится — вдруг я обижусь? Но я привыкла не обижаться на
нее. Я спросила:
— И ты только за этим сюда пришла?
У Сашки загорелись глаза, и она с придыханием сказала:
— Нет! Смотри, что мне прислал Юра Угорелов.
Она показала на мобильнике картинку — там были цветочки.
— Незабудки, подумать только! — с деланным восхищением сказала я. — Память
на всю жизнь.
Сашка толкнула меня локтем:
— Не издевайся.
— Ты ему ответила? — поинтересовалась я.
— Ага, — сказала Сашка. — Тоже рисунок отправила.