— Много денег поднимает?
— Когда как. Но всю прибыль в дела пихает. Надоело страшно.
— Как ему твоя «идея»?
— Вроде записался в институт. Учиться будет, куда денется.
— Сейчас все равно на удаленном все, и очники.
— Да, если бы мотался поменьше. А бакалавра сделает — повысят. Франк проектляйтером сделает. А сейчас — всё на подхвате, подряды, подряды эти мониторит. Может, кинет свое баловство.
Так. Рик сам, без меня тянет дело, сачкует на работе, ему по его леваковым самодеятельностям даже платят — значит, он, не стесняясь, «светится». И он теперь — студент-заочник. Аж интересно прям. Чуть было не вспрыгиваю, чтобы спросить, на каком факультете.
— А повысят — будет на что квартиру купить, обставить, содержать по-человечески. Ну, и семью кормить.
— Оу-у? — вспискивает голос подружайки.
— Ну, в дальнейшем, — несколько расхолаживает его, заметно попрохладнев, голос Нины.
— Когда переезжаете?
— Как только, так сразу.
— И когда «как только»?
— Пока не знаю.
— А-а. Все никак?
— Все никак.
— Регулярно ходите?
— Регулярно, — отвечает голос Нины уже заметно нехотя.
— Не помогает?
— Поможет.
Да ну... — шаманить ходят? Прям вдвоем? Она его таскает? И — глухняк?..
— Ну а если все-таки не поможет?
— Да что ты заладила — поможет, не поможет! Ну, усыновим кого-нибудь... Да откуда я знаю... Ты думаешь, это мне надо? Я похожа на дуру, которая спит и видит, чтоб поскорее фигуру свою потерять?
— Да ты-то не потеряешь, не заводись.
— Да я-то знаю, что не протеряю. Да мне вообще не горит. Это ж ему надо. Было. А сейчас он в своем этом бизнесе варится, не видит, не слышит ничего.
Не-ин-те-рес-но. Скукота. Лучше про дела опять попиздите.
Но они не затыкаются:
— Так а термин у вас есть уже?
— Пока нету. Ему вечно некогда сесть, запланировать по-человечески.
— Опять уламывать будешь?
— А как еще?.. Ограничения снимут — хоть свадьбу нормально отпраздновать можно будет.
— В Берлине или...
— Мои у них предлагают. Ну да, у них красиво, места живописные, как раз для фото-сессии.
— Знаешь, какое платье?.. — восхищенно полузадыхается подружайкин голос.
— С пятнадцати лет знаю, — отрезает голос Нины. — Время-то идет — надо успеть урвать от жизни кусок, и пожирнее. А то досижусь, как дура.
— «Как дура», мгм-мгм, — голос у ее подружайки меняется, становится злобно-насмешливым: — Что ж Ка-та-ри-на?.. Больше не всплывала?
— Нет. После того дефиле у нас — нет. А то вцепилась в него, как спрут… — Нина вполне слышимо сглатывает. — Прям держит, держит, тварь… Он, слава Богу, ее отшил. Сла-ва Бо-гу...
— Слава Богу.
У немцев не принято совершать крестного знамения, но сейчас форменно «вижу», как эти две именно это и делают, а не делают, так, значит, думают.
— Слушай, но он же… больше… — вопрошает голос подружайки.
— Не-а, больше — нет.
— Точно?
— Сто-про-цент-но.
— И как ты все это выдержала…
— Знала, что ненадолго, — «скучает» голос Нины, прям заснет сейчас. Беспробудным сном.
— Откровенно говоря, никогда не понимала, зачем он тебе сдался, — в голосе подружайки и восхищение, но и боязливая недоверчивость, явное непонимание. — К чему все эти жертвы.
— Ха, да какие жертвы?.. Вопрос принципа, — сухо-жестко отчеканивает голос Нины.
Ну надо же. Любопытно прям. Не-а, не любопытно.
— Любовь?
— Ага. Его — ко мне. Он заслужил меня. Он заслужил того, чтобы беспрепятственно меня любить.
— А ты — его?
Конечно, этот вопрос мучает подружайку, но Нина не ведется и вместо того, чтобы расколоться про свою «любовь», говорит:
— Мы подходим друг другу. Стопроцентное попадание. И чтоб никакие не влазили. Прикинь, — стебется ее голос, — мне Каро рассказала, как ее тогда чуть было в Милан не отправили.
— Хи-хи.
— Да-да.
— Как там Каро? — интересуется подружайкин голос.
— Все так же. Все там же.
— Все там же, не в Милане?
— Все там же, не в Милане.
Если их треп доселе был «любопытным», то теперь я и подавно чувствую, что тихушничала не зря — с этого места будет куда интереснее.
Прекращаю все посторонние дела, чтобы не пропустить ни слова, ни звука и — да, строго-настрого запрещаю себе дышать. Подышу потом.
— Она так и живет у себя? — спрашивает голос подружайки. — С родителями в одном доме?
— Ну да. Как ей переезжать куда-то, в ее-то состоянии? У Херца лечится.
— Есть сдвиг?
— Есть вроде, — голос Нины сух и аналитичен. — Он много не рассказывает. Не имеет права. Она-то не вникает и рассказать про свой прогресс не может. Иногда ее отпускает, тогда она прямо сама так и говорит: «Мне лучше».
— С ума сойти, а ведь по ней абсолютно не скажешь. Она самый уравновешенный человек, какого я знаю.
— Херц говорил: это накатами приходит, — говорит Нинин голос. — Он не рассказывал конкретно про нее...
— ...не имеет права...
— ...не имеет права, но в общем он говорил, что когда они в себе, то абсолютно нормальные.
— Нормальные. Наверно, поэтому так жутко, — даже подрагивает голос подружайки. — Ведь не подозревал никто. Все случайно всплыло так. Прям страшно. Я помню, подключились мы с девчонкой у нее на один вебинар на тему «Общаться легко!» Говорю с ней, говорю. Она так интересно рассуждает про то, как можно исправить неправильную риторику путем медитации. Она всегда так интересно рассуждает, так вдумчиво... И вдруг — на тебе, как пошла рассказывать, как она на прошлой неделе в пятницу была у себя на фирме в Милане, ее, мол, специально пригласили разрулить какую-то тему, потому что она там еще и медиатором у них. А мы-то с девчонкой знаем, что на прошлой неделе в пятницу она не была ни в каком Милане, а здесь была — она ее в парке видела. А та девчонка недалекая такая бывает, когда не надо — полезла уточнять, да нет же, мол, ты путаешь, в Милане — это не в пятницу — в четверг, может, или в среду.
— Это она зря, — осуждающе замечает голос Нины.
— А Каро возражает ей, возражает спокойно так, монотонно, мол, нет-нет, была, была... — голос подружайки, взволновавшись, поторапливается, аж захлебывается. — А та, дура, ей доказывает, доказывает... И тут Каро впадает в самый настоящий ступор... никогда не забуду этого взгляда... так и сидела, не шелохнувшись, и только, нет-нет, тихонько вздыхала. На этом вебинар завершился сам собой. Жуть.
Жуть. Жуть-жут-т-ть...
— Да, жуть, — соглашается голос Нины. — Херц говорил, эти приступы, они приходят неожиданно, неконтролируемо. Поэтому так трудно лечить.
Так трудно лечить, ноет-пищит внутри меня какой-то голос — или я пищу от того, как в меня вдруг глубже, гораздо глубже впиваются акупунктурные иглы.
Так трудно лечи-и-ить... как бормашина у стоматолога совсем...
Нина продолжает болтать со своей знакомой. Их голоса не вызывают во мне больше ни злобы, ни раздражения, ни насмешки — их голоса вливаются в пищание этой бормашины, сверлят мне и зубы и, кажется, также мозг.
Но повторяю — мне нет до них дела. Я лишь воспринимаю их слова, как информацию, пищаще-сверлящую информацию, и нахожу в себе силы испытывать благодарность за то, что, хотели-не хотели, но они ею со мной поделились.
— И не знаю, как он ее лечит... — задумчиво произносит голос Нининой подружайки.
— Он говорил, копать надо, — говорит голос Нины. — Очень глубоко копать. Все перекопать, пока не докопаешься. Херц толковый. У Франка, помнишь, бёрн-аут какой был? Херц ему сильно помог. Я когда-то тоже к нему пару раз заскакивала, но сейчас вообще нереально. К нему не пробиться. Очередь на полгода вперед. Он же сам, вообще-то, из специалистов по клинической психиатрии. Печатается, на симпозиумах выступает. Популяризацией занимается. Я так с ним и познакомилась — на воркшопе одном. Не починит он — не починит никто.
Не починит никто...
Так трудно лечить...
...Я давно тут лежу? Почему во мне до сих пор торчит эта хрень?..